Вера Колочкова - Я вас люблю – терпите!

– Да… Но там же школа была, а здесь – детдом… Ответственность все-таки.

– А, вот ты о чем… Что ж, это, конечно, хорошо, что ты такая ответственная. А только, знаешь, что я тебе скажу, дорогая Катя? Может, тебе это и странным покажется, но сама по себе ответственность в нашем деле вообще ни при чем…

– Как это – ни при чем? – ахнула Катя в недоумении. – Что вы? Извините, но я не понимаю!

– Ну, как бы тебе это объяснить подоходчивее… Вот что такое детдом, по-твоему? Сгусток большой жизненной несправедливости, правильно? Дом, где обитает детское горе. Чем его ни подслащивай, оно все равно – горе. И надо быть особенным человеком, чтобы в этом горе – именно быть . Понимаешь – быть! Жить в нем всей своей сутью. А это далеко не каждому дано. Это – как горький талант, слишком особенный. И таких людей – единицы. Если один на тысячу педагогов попадется, уже хорошо. А работать изо дня в день все равно кому-то надо! Не быть в этом, но – работать. Честно и добросовестно. Помнишь, как Пугачева с Галкиным пели – будь или не будь, делай хоть что-нибудь… Вот и ты – делай. Ты ведь потому и трясешься от страха, что не чувствуешь в себе сил для этого «быть»… Правильно?

– Ну да… – смущенно призналась Катя. – Наверное.

– Вот и хорошо. И потому запомни – никто от тебя психологических подвигов здесь не ждет. Да и не бывает в таких местах подвигов, уж поверь мне. Нельзя пилкой для ногтей дерево свалить. И никакой самый хороший психолог не научит ребенка жить без материнской любви. Правда, встречаются среди нашего брата некие умельцы, вроде как пыжатся доказать обратное… Только за этой напыженностью ничего и не стоит, кроме личных амбиций да болезненного пафоса. Терпеть не могу пафоса! Мне кажется, так честнее, что ли… Чтобы без пафоса. Как ты считаешь?

– Ой, я не знаю, Алена Алексеевна…

– Ладно, не отвечай. И без того я тебя загрузила, похоже. В общем, осматривайся пока, документацию всю посмотри. Привыкай, втягивайся. Поработаешь, а дальше сама увидишь – вдруг и в тебе этот горький особенный талант откроется? А не откроется – и ладно. Будешь просто работать. Честно и добросовестно. Договорились?

– Да. Договорились.

– Ну, вот и хорошо. Давай, допивай свой чай, я тебя по детдому проведу. Покажу, где и что.

«Где и что», показанные Кате Аленой Алексеевной, оказались совсем не теми ужасными картинками, что она нарисовала себе в перепуганном воображении. Не было там ни железных кроватей, ни грубых солдатских одеял. Наоборот, вполне приличные спаленки. В бело-розовых тонах девчачьи, более скромные мальчишечьи. И в коридорах никакого сиротского запаха кипяченого молока тоже не было. Наоборот, очень вкусно пахло чем-то мясным, домашним, аппетитным.

А в одной из мальчишеских спален ее поразило обилие икон на стенах, и она обернулась удивленно к Алене Алексеевне, спрашивая взглядом – что это?

– А… Здесь у нас христианин Марат Хабибуллин живет, – пояснила та ей уважительно.

– Кто… христианин? – глупо переспросила Катя, вытаращив глаза. – Марат Хабибуллин?!

– Ну да… А что? Не запрещать же. Такой вот у парня выбор. Надо уважать свободу вероисповедания.

Как ни пыталась Катя расслышать в ее словах хоть толику насмешливости – не получилось. Алена Алексеевна, почуяв, видимо, ее растерянность, сама пришла ей на помощь:

– Да ты особенно не удивляйся, Кать. Ничего, потом сама привыкнешь. У нас тут много чего странного есть. Вчера, например, педсовет собирали… И знаешь, на какую тему?

– На какую?

– Мальчик тут у нас один есть, Антон Романенко. Любитель по помойкам шастать. Выроет чего-нибудь там, на его взгляд, интересное, и сюда тащит. Такой вот юный специалист по бытовому антиквариату. Или, как сейчас модно говорить, по винтажу. Вот мы и решали, что нам с ним делать. Мнения надвое разделились. Одни говорят – надо наказать и запретить, а другие – вроде как и бог с ним, пусть и дальше тащит. А может, он самовыражается так? Может, в нем талант присутствует какой-нибудь особенный и таким образом о себе сигналы подает? А мы загубим…

– И что решили?

– Да пока ничего не решили. Может, само пройдет. О, а вот и самая ярая защитница Антона Романенко, познакомься, кстати…

Навстречу им по коридору шла маленькая, совершенно неопределяемого возраста женщина в джинсовом костюме и с короткой стрижкой. Даже и не сказать, что со стрижкой. Скорее – с мальчишескими вихрами, лихо торчащими в разные стороны. Наверное, с утра не причесывалась. Может, недосуг было.

– Ларочка, познакомься, это Катя, наш новый психолог. А это Лариса – воспитатель в старшей группе, – представила их друг другу Алена Алексеевна.

Ларочка улыбнулась Кате довольно приветливо, хотя и успела оглядеть ее при этом всю, с головы до ног. Но без предвзятости оглядела, скорее просто из любопытства.

– Лар, можно, я тебя попрошу? – тронула ее за плечо Алена Алексеевна. – Ты над Катей тут шефство возьми, ладно? Хотя бы на первое время.

– Да не вопрос… – улыбнувшись, пожала джинсовыми плечами Лара.

– Ну, вот и хорошо, – озабоченно глянула на часы Алена Алексеевна, – надо же, как время быстро бежит… Кать, я сейчас тебя в твой кабинет отведу, а ты уж там сама… Мне в администрацию ехать надо. – И, снова обращаясь к Ларе, уже на ходу добавила торопливо: – На обед ее отведешь?

– Да не вопрос! – тем же способом откликнулась Лара, успев весело подмигнуть Кате. – Я еще и до обеда зайду, поболтаем…

Катин кабинет тоже оказался на первый взгляд довольно уютным. Снова глянув на часы, Алена Алексеевна извинительным жестом пожала плечами, уже от двери улыбнулась ободряюще – давай, мол, осваивайся – и торопливо зацокала каблуками по коридору.

Сев за рабочий стол, Катя провела ладонью по экрану компьютера, смахивая тонкий налет пыли. Ладонь, кстати, довольно нервно подрагивала, от волнения, наверное. Хотя чего уж так волноваться-то? Приняли вроде хорошо, очень даже душевно. Прокрутившись на стуле, она огляделась вокруг уже немного по-хозяйски. Темновато здесь, конечно. И душно. Надо окно открыть, проветрить.

Подняв жалюзи, она открыла окно, вдохнула полной грудью, постояла еще минуту, слушая, как шелестят на ветру тополиные листья. Понятно, отчего в кабинете так темно – тополя дневной свет практически не пропускают. Вообще, в принципе, ей всегда нравилось, когда дневной свет не вламывался в окно, а исподволь проникал в комнату через ветки деревьев. Шелест листьев, игра света и тени вроде как покой вызывают, умиротворение. А тут… Тут что-то не так. Что-то до странности жалкое вдруг послышалось ей в шелесте здешних тополей. И свет проникает – не так. Дома, в их дворе, деревья совсем по-другому шумят… Хотя – ерунда все это. Тополя – они везде одинаковые. Не стоит идти на поводу собственного смятения. Она ж сюда не в поисках умиротворения да покоя пришла. Работать надо. Так, что у них тут за документация, посмотрим…