Игорь Вишневецкий - Неизбирательное сродство [сборник]

Я пригляделся и увидел, что не все ветви „змеиного дерева“ имели чашечковидные отростки, но все сочились смолой, облепленной перьями и пухом птиц, а на некоторых были видны высохшие лапки или хвосты мелких млекопитающих, очевидно тоже пошедших на прокорм каан-че. Листьев на ветках было мало. Но некоторые из липких веток были ещё обвиты подобием коротких змей, отчего, вероятно, этот монстр и получил прозвище своё. И таких деревьев вокруг нас была целая семья, сначала нами не замеченная. Вероятно, они были соединены общими корнями, как грибница, и представляли собой огромную, пусть и неповоротливую и неуклюжую сеть, расставленную против обитателей девственного леса. Странным образом увиденное нами соединяло черты растительного и животного, и Бог весть каких ещё слепых действий можно было от него ожидать.

Страх и даже отвращение, испытанное при виде „охоты“ каан-че на горлиц, если такой способ пропитания вообще можно назвать охотой, сменились изумлённым любопытством, хотя осторожность следовало соблюдать: одной птицы на прокорм такой древесной „грибнице“ явно было бы мало. Старший по возрасту из моих проводников предложил действовать сразу и срубить лопатами или срезать ножами несколько крупных веток с такими чашечками и вернуться в лагерь, но я решил поступить иначе — воткнуть в землю одну из лопат и повязать на черенок мой красный шейный платок, и вернуться сюда со всеми инструментами и нашим учёным Мацеем Моровецким.

Через полтора часа мы были на прежнем месте с новыми лопатами, плотными рукавицами и ножами, а также со специальной металлической ёмкостью, в которую была насыпана земля, и удлинённый, высокий колпак над ней представлял собой прочную металлическую клетку в очень мелкую решётку. За нами последовали доктор Моровецкий и ещё один проводник (двое остались стеречь лагерь), и вот в дюжину рук, в полдюжины остро заточенных лопат и при помощи нескольких длинных ножей мы начали срубать ветви одного из деревьев, самого близкого к нам. Но лопаты завязали в чём-то волокнистом, и из порезов обильно текла смола, больше всего напоминавшая сукровицу. И тут я и спутники мои услышали звук такой, будто крупная рыба, выброшенная на берег, хватает воздух: чашечковидные отростки на других, удалённых от нас деревьях зашевелились и стали медленно, как во сне, схлопываться, словно в бессильном желании поймать добычу, а змеевидные щупальца, до того лежавшие на ветках, так же медленно поднялись в воздух. Вся семья каан-че, соединённая единым подземным корнем, пришла в движение. Это было омерзительно. Но ни мы с Моровецким, ни наши проводники-индейцы не теряли самообладания.

Когда, наконец, несколько веток было срублено и с предосторожностью воткнуто в землю под сетчатым колпаком, и мы отправились обратно в лагерь, а из лагеря, после короткой передышки, проследовали уже на север, но безопасной дорогой, то лишь тогда и я, и Моровецкий признались друг другу, что повидали в своей жизни многое, но такое — впервые. И под колпаком отростки на ветках продолжали открываться и закрываться, пока один из провожатых не предложил „покормить чудовище“. Мы были в индейской деревне и через узкую дверцу в решётчатом колпаке запустили к саженцам каан-че несколько пойманных нами домашних грызунов. Прошло совсем немного времени, как несчастные жертвы уже пытались выкарабкаться из липкой смолы, в которой они завязли, вскарабкавшись из неодолимого любопытства на саженцы; более того, ожившие чашечковидные отростки уже накренились к будущим жертвам, готовые сглотнуть и их. Но мы теперь знали точно, что каан-че не миф, не игра воспалённого воображения, а самый что ни на есть подлинный, неизвестный прежде науке вид, хищнический и даже вполне паразитический, но тем не менее подлежащий изучению, и благодарили Матерь-Церковь за возможность послужить установлению истины и лучшему уяснению Высшего Замысла Творца. Проводники наши тоже были довольны, ибо их ждало приличное денежное вознаграждение за смелость и пережитые страхи, в соответствии с пожеланиями вверенной Вам Священной Конгрегации Святейшего Престола.

Разумеется, вопрос об опасности каан-че для человека можно считать разрешённым; для человека оно неопасно и представляет собой малоприятный курьёз.

В подтверждение рассказанному выше препровождаем добытые образцы каан-че. Считаю должным указать, что рацион каан-че, в соответствии с нашими наблюдениями, состоит действительно из относительно мелких птиц и млекопитающих. Ничем более крупным каан-че питаться не может; слухи об опасности данной формы жизни для человека до полного изучения данного вопроса в подходящих условиях следует считать преувеличенными, что, вероятно, и следует донести до местного населения, сославшись на авторитет науки и Матери-Церкви.

Ваш смиренный брат во Христе Ян Хвалибог.

Прочитавший это врач Мацей Моровецкий подтверждает полную правильность и точность изложенного.

В лето 1833-е Господа нашего Иисуса Христа, июля 15-го дня. Полуостров Юкатан».

Дорога из Рима во Флоренцию была долгой — целые пять дней, вверх и вниз по холмам Тосканы, но всё это время, несмотря на окружавшие его красоты, Эспер продолжал думать о прочитанном, так мало вязавшемся с довольно формальной, как он почему-то думал, перепиской по вопросам местных суеверий, о двух безрассудных поляках из Вильно, извлекших каан-че из тропического леса Центральной Америки, о загадочном болонском профессоре Гамберини, детально описавшем доставленного ему монстра. Эсперу открывалась не только новая, может быть, не менее тревожная, чем прежние, черта, новый интерес его неуловимого, отказывавшегося материализовываться дяди, но и те стороны здешней итальянской жизни, о которых он мог только глухо догадываться. Воистину фантазия Пиранези была не столь уж безудержной, а произрастала из наблюдаемого ежедневно. Куда же Эспер сейчас ехал? Что его ждало в Болонье?

Наконец, копыта вёзших его экипаж лошадей зацокали по мощёным улицам Флоренции. Была первая половина дня, и, оставив вещи в гостинице, он, как был в дорожном костюме, отправился в Галереи Уффици, ещё открытые для посетителей. Стараясь не оглядываться на коллекцию древних скульптур, собранную Медичи, кажется, ничем не уступавшую ватиканской, на вид из залов дворца на застроенный лавками ювелиров городской мост и на текший под мостом быстрый зеленоватый Арно, он стремительно проходил зал за залом, пока не обнаружил то, что искал: перед этой картиной нельзя было не остановиться.

Из зеленоватых вод глубоко уходящего в сушу залива (именно такого цвета вода повсюду в Италии), обрамлённого горами, вылезает странный морской зверь, не то слон, не то морской лев, не то кит; на его мохнатую спину только что приземлился обутый в крылатые башмаки Персей в полном боевом облачении; рука его занесла меч, чтобы отсечь зеленовато-коричневую голову чудищу. Персею на помощь спешит по зеленоватому же воздуху не то позднего утра, не то раннего вечера в крылатых своих сапогах Гермес; бивни чудища нацелены на привязанную к прибрежному дереву простоволосую Андромеду в жертвенных белых одеждах; накидка распахнута, грудь Андромеды обнажена. Толпа собралась поглазеть на происходящее. Тут и просто досужие зрители, и женщины с музыкальными инструментами, пытающиеся увернуться от распространяемого чудищем смрада и наладить свою расстроенную музыку, и те, кто в ужасе бежит прочь с жуткого берега. Но никто, кроме Персея, не спешит на помощь Андромеде…