Вэдей Ратнер - В тени баньяна

– Ты потеряла сознание на солнце, – сказала мама и, слабо улыбнувшись, добавила: – Но теперь все позади.

Она потрогала мои лоб и шею тыльной стороной ладони, как будто искала следы солнца.

Кажется, наступила ночь. Единственным источником света был факел у входа в длинный общий барак. Я сглотнула при виде оранжево-черного пламени и почувствовала, как горло обдало сухим жаром. Я обливалась потом и одновременно дрожала от холода, и собственное тело казалось мне легким, словно душа покинула его и от меня осталась лишь оболочка.

Мама поправила мне одеяло. Я облизнула губы и, поискав глазами воду, разглядела в приглушенном свете постеленные в ряд соломенные циновки с подушками. Над ними, как привидения, реяли москитные сетки.

– Вот. – Мама протянула мне миску с чем-то, похожим на жидкий рисовый суп. – Поешь – тебе станет лучше.

Я села и выпила жидкость, оставив рис. Я не чувствовала голода – только жажду. Вернув миску маме, я вытерла рот тыльной стороной запястья и снова легла на длинную бамбуковую постель, рассчитанную на несколько человек.

– Тебе все еще холодно? – спросила мама, склонив голову набок, и по ее лицу скользнула тень беспокойства. А может, это была тень от ресниц. – Ты голодна? – Она ласково провела рукой по моему подбородку. – Я могу попробовать достать что-нибудь. Фрукты, сахар. Только скажи.

Не в силах произнести ни слова, я растворилась в мамином прикосновении, в ее нежности, которой мне так не хватало все это время.

– Ты, наверное, хочешь спать. – Мама опустила москитную сетку, подоткнув края под циновку. – Я должна вернуться к работе.

Я кивнула.

Подойдя к двери, она обернулась и посмотрела на меня. В свете факела ее тень сделалась огромной и упала на постель. Закрыв глаза, я притворилась спящей.

Мама ушла, и свет факела померк. Я повернулась к стене, отделенной от постели узким проходом. Вот почему мама выбрала это место. Она могла ложиться и вставать, не разговаривая с соседками по бараку, а лежа в постели, могла смотреть в темноту. Так мама спала с тех пор, как умерла Радана: уткнувшись в стену, отвернувшись от мира.

Снаружи гудели и жужжали ночные существа. Среди беспрестанного стука мотыг и лопат ухала сова, ей отвечала еще одна, и так они рассказывали друг другу бесконечную историю. Говорят, если кричит сова, значит, близко смерть. В Демократической Кампучии совы кричали все время, а когда кто-то умирал, они молчали вместе с людьми, не решаясь нарушить скорбную тишину. Я научилась не бояться сов и других ночных созданий. Животные не похожи на людей. Если их не трогать, они не нападут. А люди способны причинить боль, даже если ты не сделал им ничего дурного. Оружием, словами, ложью, несдержанными обещаниями, печалью…

Рассказ двух сов, точно музыкой, сопровождался стрекотом сверчков. Деревья покачивались в такт. Изредка зевал ветер. Вдали слышался мерный перестук металлических инструментов, а рядом, прямо у меня над головой, осторожным шепотом переговаривались два голоса.

– Как она?

– Я теряю ее… Возможно, уже потеряла.

– Тебе лучше вернуться. Я побуду с ней.

Ночью даже стены способны разговаривать.

Он вошел в хижину. Я не видела лица, но узнала вошедшего по хромающей походке. Большой Дядя тенью встал в изножье постели, где минуту назад стояла мама.

– Не спишь? – спросил он.

Я помотала головой и села под пологом из москитной сетки.

– Проголодалась?

– Нет, только пить хочу.

– Тогда вылезай.

Завернувшись в одеяло, я вслед за дядей вышла на улицу. В черном небе белой дырой зияла луна. Мы подошли к дереву с листьями, по форме напоминавшими сердце, и сели на огромный корень. Перед нами на трех камнях стоял чайник, под которым еще теплилась зола.

– Мы взяли чайник на кухне. – Большой Дядя налил воды в бамбуковую кружку и протянул мне. – Начальник лагеря разрешил нам по очереди приходить к тебе. Как ты себя чувствуешь?

Я молчала и не отрываясь смотрела на могилу дракона-якка. Ночью она казалась больше. На всем вокруг лежала ее тень. Пустырь был усеян ярко-оранжевыми огнями, в свете которых бесконечные вереницы черных фигур продолжали копать землю и таскать корзины. Вверх-вниз. Вверх-вниз. Словно призраки. Призраки, которые хоронят себе подобных.

Заметив мой взгляд, Большой Дядя сказал:

– Всему этому нет разумного объяснения.

«Погребенная Цивилизация» – так дядя назвал его. У дракона-якка было имя. И не было разумного объяснения.

Луна вдруг скрылась за облаками, и на мгновение мне показалось, будто я вижу, как летит по небу душа дракона-якка.

Я протянула дяде кружку – он налил мне еще воды. Теплый ветер шелестел листьями у нас над головой. Большой Дядя посмотрел вверх и произнес:

– Нас останется столько, сколько поместится в тени баньяна.

– Пророчество, я знаю.

Пророчество, объяснил мне папа в тот день, когда исчезла Ом Бао, гласит, что на Камбоджу опустится тьма. Дома и дороги опустеют, страной будут править чудовища, безнравственные и невежественные, а крови будет слону по брюхо. Выживут только те, кто глух и нем.

Дядя потрясенно глядел на меня.

Если он хотел утешить меня, объяснить, что Бабушка-королева и остальные были обречены на смерть пророчеством и я бы все равно не смогла их спасти, я бы ответила, что никакого пророчества нет. И нет никакого священного дерева, в тени которого можно найти спасение. Есть только этот огромный пустырь, и мы все умрем здесь, в общей могиле.

Не найдя нужных слов, я ответила только:

– Бабушка-королева сказала, это наша карма.

Большой Дядя молчал.

Дни и ночи тянулись бесконечной чередой, и наша жизнь как будто шла по кругу. Единственным доказательством ее движения вперед была дамба, которая со времени моего приезда стала вдвое выше и длиннее. Покрытая, словно чешуей, камнями и комьями глины, лишенная всякой растительности, безжизненная, как могила, она походила на громадное чудовище. Я никогда прежде не видела рукотворной насыпи таких размеров. И хотя на склонах сделали ступени, при подъеме у меня всякий раз кружилась голова. Сверху открывался вид на всю округу. С одной стороны, за растерзанным, выпотрошенным пустырем, на возвышенности стояли бараки. Между мужской и женской половинами тянулись длинные тростниковые навесы – общая столовая, – а на задворках находились кухня и солдатские казармы. За постройками зеленели поля и небольшая роща, а вдали темной, глухой стеной высились зловещие Призрачные Леса. С другой стороны до самого горизонта простирались заросли сухого кустарника. И нигде, ни с одной, ни с другой стороны не виднелось реки – даже самой маленькой, не говоря уже о мощном, бушующем потоке, для укрощения которого могла бы понадобиться такая громадина.