Лукас Бэрфус - Безбилетник

Одну зиму он прожил на Коль де ля Форклац в кантоне Валлис, недалеко от французской границы, в пансионе, который закрывался на холодное время года. С одним парнем, толстым испанцем, у которого был дефект речи; он подобрал его на автостоянке у Мартиньи. Они выбили окно в подвал, отапливали комнату рядом с кухней газовым грибком и целыми днями играли в карты в «чёрную даму». В ночь новолуния они садились в «субару», ехали через перевал к одной просеке лесорубов и выключали там фары. На границе их поджидал человек, потный от волнения. Он был в очках, маловатых для него и криво сидевших на носу. Они грузили в багажник коробки с «Мальборо», «Кэмел» и «Муратти» и ехали назад. Один тип, работавший в товарах по банкротству, предлагал им по восемь франков за блок. Они хотели по двенадцать. Восемь, настаивал торговец краденым. Испанец ругался. Они сходились на десяти. Ладно, пойдёт, говорил торговец, не ругайтесь, пусть будет ни вашим, ни нашим. На вырученные деньги они затаривались в местной сельскохозяйственной потребкооперации провиантом, пивом, шнапсом, мясными консервами, макаронами и куревом. Остальное просаживали у потаскух, в борделе прямо у станции. Испанец хотел блондинку. Но блондинок у них не было, только одна таитянка, которой он в конце концов и обходился. Они гуляли до четырёх часов утра, пока их не выставляли за дверь. Поскольку они были пьяны, то отсыпались в машине. Их будил холод. В закусочной на вокзале они пили кофе, съедали суп и пару яиц. Потом ехали назад в пансион и ждали следующей безлунной ночи.

В сумерках они иногда видели оленей. Те приходили из леса и рылись копытами в снегу, добывая корм. Животные были отощалые, в глазах зима, чащоба и погибель.

Однажды утром появился автомобиль. Серый «опель-кадет». Из машины вышли женщина и мужчина. Испанец обнялся с мужчиной. На женщину он не обратил внимания. Оба новоприбывшие говорили на языке басков. На кухне они выложили свои пистолеты марки SIG-Sauer на стол и молчком ели макароны, посыпанные пряностями, и печенье. Они пили, пустились в спор, женщина устранилась. Потом они прилегли отдохнуть и проспали до вечера. Когда стемнело, они выгрузили из «опеля» газовый резак, упаковали в рюкзаки газовые баллоны и два часа топали по снегу сквозь лес, пока не добрались до бункера за обомшелой колючей проволокой. Три часа у них ушло на то, чтобы прожечь в стальной двери дыру, через которую они смогли попасть внутрь. Четыре ящика, больше они не могли унести. Головные лампы освещали им дорогу. Все семь часов, сколько длился их путь вниз, в долину, испанец без остановки ругался, кляня Бога, его мать и короля Хуана Карлоса. Рано утром они добрались до пансиона. Погрузили ящики в машину. Баск вручил каждому по тысячной. Испанец остался недоволен. Они принялись торговаться, пока женщина не встала между ними и не скрылась с испанцем в доме на десять минут. Потом они уехали. В доме было 9 градусов Цельсия. На окнах цвели морозные узоры. Зима продлилась ещё шесть недель.

Ночами он теперь иногда слышал, как испанец чешется. Какое-то время тот пытался утаить это дело, но скоро стало ясно, что он чего-то подцепил. Он потел и говорил путано. Две недели испанец упирался, но потом зуд измучил его, и он позволил усадить себя в машину. В Салахе был один ветеринар, туда они и направились. На главной автостраде кантона они напоролись на патруль. По старой просёлочной дороге он нёсся со скоростью сто тридцать, но за ближайшей деревней уже весь горизонт озарялся синими мигалками. Он так и остался сидеть на водительском кресле, руки на руле. Испанец убегал через поле. Они натравили на него собак. Это была последняя картина, в которой он видел испанца. Лежащим в борозде с озимым ячменём, псы лапами на его спине.

Две недели он просидел в следственном изоляторе. В тюрьме на окраине города, в котором он до сих пор ни разу не был. Потом ему выделили адвокатессу, свеженькую, только что с конвейера. Она пахла зелёными яблоками и говорила без умолку. За пару взломов и сигареты судья дал ему двадцать восемь месяцев в Санкт-Йоханнсене. Он просился на полевые работы. Они засунули его в столярную мастерскую. Сколачивать деревянные ящики. Однажды, после Пасхи, он сунул палец в ленточную пилу. В больнице хирург умудрился снова пришить ему этот палец. Потом он попал в прачечную. По вечерам читал книги, в которых ничего не понимал. Однажды октябрьским днём они отпустили его на волю. Новый год он праздновал на перевалочной базе Армии спасения. Ему разрешили пробыть там три месяца. Они оставляли его в покое, если он время от времени показывался на богослужении, после которого собирал церковные книги с текстами. На богоявление ему исполнилось сорок. Он никому про это не сказал.

Летом он появился в салоне одной парикмахерской, при женщине, с которой лет пятнадцать назад их какое-то время часто видели вместе. Он мыл клиентам волосы и замешивал средство для обесцвечивания. По вечерам они иногда любили друг друга. У женщины были скрюченные ступни, но это им не мешало. Однажды во вторник, под вечер, в парикмахерской объявился один тип, дальнобойщик. Короткий как брюква, с букетом роз в охапке. Она закрыла лавочку и умотала с ним Бог знает куда. Там они оставались часа три. Когда вернулись, она первым делом разложила в порядке журналы и протёрла раковину для мытья волос. Мы хотим ещё раз попробовать, сказала она, извини. Он ещё наполнил шампунем последние бутылки, а потом ушёл.

Он попытался взять старый след. Ошивался на садовых участках, вскрывал деревянные домики, потрошил морозильные шкафы. Но времена изменились. Теперь дачные участки охраняли сторожа с газовыми баллончиками и фонарями. Он нашёл себе работу у плиточника. Тяжёлое ремесло, но хорошие деньги, он мог даже откладывать понемногу. Через несколько месяцев он повредил себе правое колено. Врач прописал ему опталидон. С таблетками всё было в норме, а вот без них его так трясло, что он ложкой в рот не попадал. Он купил себе машину, помятый «санбим» с виниловым кузовом. Шесть дней он бесцельно колесил по стране, туда и сюда, от Аренберга до Ружемонта, опустошая один бак за другим. Вскоре после Дня Всех Святых, в ноябре, он снова объявился в кантоне Юра. В трактире у Фринвиллера он набил себе брюхо зеленью, обжаренной на сале, и колбасками, выпил две бутылки алжирского и пол-литра сливового ликёра «Дамассин». На тихой малоезжей дороге он надел на выхлопную трубу шланг. Его нашёл лесник – скорее мёртвого, чем живого. В Брудерхольце ему удалили одно лёгкое. В курилке он познакомился с вдовой гаражиста. Четыре миллиона, но у неё было всего лишь несколько месяцев на то, чтобы их потратить. Они играли в карты, в «ромме». Потом медсестра назначила ему кислородный дыхательный прибор. Врач-ассистент его выписал. Куда ты хочешь, спросила его вдова. Он молчал. Я хочу умереть дома, сказала она, но я больше не могу подниматься по лестнице.