Анатолий Луцков - Однажды в Африке…

— Добро пожаловат в Бонгу, дорогой товарышь! — сказал, с детской старательностью выговаривая полузабытые слова, улыбчивый господин министр, который еще во времена Советского Союза учился в двухгодичной профсоюзной школе для представителей стран третьего мира. Преподавание в этой школе велось на английском, поэтому ее слушатели в русском языке преуспеть не могли.

Джозеф Китинги стал министром благодаря недавней смене власти. Его назначению способствовало то, что он перед этим возглавлял профсоюз работников транспорта, принадлежал к партии нынешнего президента и еще был одного с ним племени. Идею развития речного транспорта в Бонгу он принял с большим одобрением. Поэтому он сразу же заявил, что возлагает большие надежды на представляемый сейчас Комлевым Интертранс, который обещал наладить сборку мелкосидящих судов для транспортного освоения небольших, но вполне судоходных рек, по которым можно добраться до самых дальних районов страны. Он сам родился в деревне на берегу такой реки, одного из притоков Мфолонго, но по ней плавали только на долбленых челноках и лишь немногие на моторках.

— Когда в стране мало дорог, — министр значительно поднял указательный палец и выразительно повращал белками глаз на лице цвета мореного дуба. — Реки — это наши главные транспортные артерии, а используются они совсем мало.

Девушка-секретарь, высокая, с выпрямленными волосами, и немного похожая на модель Наоми Кемпбелл, внесла графинчик с виски и вазу с кубиками льда. Во время дальнейшего разговора, в который затем включился и заместитель министра, Комлеву последний пообещал незамедлительно подыскать квартиру и для начала направить в гостиницу к Комлеву человека, который ему в этом поможет.

— Этот человек — журналист, но сейчас у него нет постоянной работы. В нашем министерстве иногда находится для него дело, и мы держим с ним связь. Мне жаль, что он невостребован профессионально.

Томас Мутеми собственной персоной предстал перед Комлевым буквально на следующее утро. Был он одет весьма затрапезно, но лицо его светло-кофейного цвета было очень неглупым и с налетом наигранной простоватости, а взгляд был отчетливо-ироничен. В его коротких волосах с подчеркнутой наглядностью торчала шариковая ручка, что, видимо, являлось частью образа, который он себе создал. Этим он как бы говорил о том, что нося одежду белого человека, он может себе позволить держать себя так, как будто на нем не было ничего, кроме разве что набедренной повязки.

У африканцев принято долго и подробно справляться о здоровье, о положении дел собеседника, о его семье и близких, а также о положении дел у них. Но Мутеми окончил в свое время университетский колледж и мог пренебрегать многими местными условностями. Разумеется, общаясь с людьми из народной гущи, он вел бы себя так, как от него ожидали. Но сейчас ему предстояло говорить с человеком, приехавшим из Европы. А там, он слышал и знал из литературы, отношения между людьми суше, да и время там экономят больше, чем в Африке.

— Меня зовут Томас Мутеми, но чаще зовут меня Мфумо, — начал он с любезной торопливостью, чтобы не злоупотреблять вниманием и терпением другого. — Под этим именем меня все знают, хотя в документах оно не значится. Я сразу же перейду к делу, сэр. Вопрос квартиры для вас.

— Обойдемся без слова «сэр», — сделал демократичный жест Комлев, которого смущали некоторые особенности речевого этикета языка, на котором они сейчас разговаривали. Они казались ему устаревшими и даже книжными. В тот момент он еще не предполагал, что и ему придется говорить кому-то «сэр».

— Хорошо, мистер Комлев, — охотно согласился Мфумо. — Отбросим «сэр». Я ведь родился и вырос уже после независимости, но кое-что, видимо, успел всосать с молоком матери. А она, моя мама, принадлежала колониальному прошлому. Отсюда определенное отношение к белому человеку и прочее. Итак, я опускаю «сэр», для вас же я теперь Мфумо.

— Тогда я для вас просто Вадим, — пошел в своем демократизме еще дальше Комлев.

— Не все сразу, мистер Комлев. Всему свое время. Я ведь сын Черной Африки и за ее пределами не был. Я навел справки о квартире для вас, которая только что освободилась, и я не очень советую ее брать. Извините, сколько примерно вам здесь собираются платить?

— Мне сказали, что пятнадцать тысяч пондо.

Комлев еще толком не знал, много это или мало.

— Это не очень много, извините, для белого человека в Лилонгве. Вместе со счетами за все, включая электричество и воду, квартира из комнаты и спальни обойдется вам более чем в треть всего заработка.

Они сидели за низким столиком в номере Комлева и допивали кофе, оставшийся от завтрака. Вороны, галдевшие за открытым окном с самого рассвета, вдруг выжидательно притихли. На крышу дома рядом с деревом, где они расселись, приземлился стервятник и загремел своими когтями по железу.

Мфумо на листке бумаги между тем подсчитывал грядущие издержки Комлева, обосновывая выгоду своего нового предложения. План его был таков. Проживать в гостинице оказывалось дешевле, если платить по тарифу постоянного жильца. А потом, уже не спеша, можно подыскать хорошую и недорогую квартиру.

— Только из этого дорогого отеля «Стэнли», который в самом центре, нужно перейти в другой, менее престижный. У меня есть один на примете. Вполне приличный и тоже с завтраком, но там все раза в два дешевле. Я даже предлагаю вместе туда и поехать.

Странным образом Комлев был рад такому повороту. Во-первых, его немного страшила хозяйственная сторона дела. Бытовое обустройство было всегда его слабым местом. Во-вторых, было еще одно странное соображение, от которого он досадливо отмахивался, но не мог от него избавиться. Время от времени ему вдруг с пугающей очевидностью припоминалось виденное им в том давнишнем сне на его старом теплоходе перед вахтой. И ему казалось, что он узнает в квартире, в которой ему придется жить, ту, привидевшуюся ему во сне, в тот момент, когда в этом тихом сейчас городе шла стрельба и лилась кровь. И тогда тот сон превратился бы в пророческий, и ему надо было бы готовиться ко всяким неприятным случайностям.

У Мфумо сейчас был период жестокого безденежья. Из двух газет последовательно ему пришлось уйти, из третьей его просто выгнали за одну обычную для него статью обличительного характера. Писал он такие и раньше, и все сходило с рук. Дело же было самым обычным. Одного белого фермера, кстати, родившегося в Бонгу, обвинили в расизме, заставили продать ферму и выдворили из страны. Мфумо не был уверен, что это обвинение было справедливым. По заниженной цене да еще и в рассрочку ферму продали одному крупному чиновнику-африканцу. Предполагалось, что новый черный фермер заменит белого и продолжит поставлять на рынок товарное зерно, которого в стране никогда не было в избытке. Но чиновник любви к земледелию не питал. Он продал все трактора и комбайны на торгах через подставных лиц, а всю землю в виде небольших участков отдал в выгодную для себя аренду местному населению, которое стало обрабатывать ее вручную, то есть дедовскими мотыгами и сеяло ровно столько, чтобы хватило на жизнь до следующего урожая. Об излишках зерна для продажи не могло идти и речи. Статья Мфумо вызвала неожиданный скандал, и вопрос обсуждался в местном «паламенди» — парламенте. Землевладельца выгородили друзья, а Мфумо вылетел из газеты, где работал. Было это незадолго до новых выборов. Власть переменилась, но Мфумо на работу не приглашали.