Михаил Самарский - Распятые любовью

Вы помните свои ощущения, когда обнаруживали в манной каше комочки? Или когда во время урока неожиданно «приспичило» в туалет? Каково же было моё разочарование, когда в новогоднем подарке я обнаруживал яблоко, мандаринку, карамельки и ни одной шоколадной конфеты, мне в такие минуты хотелось возглавить ещё одну Октябрьскую Социалистическую революцию и всех детей завмагов, ревизоров, товароведов повесить на школьных фонарях. Как же было обидно, когда ты весь год ждёшь, когда наступит твой день рожденья, а тебе на него дарят какую-то как выражалась мама, «тряпочку» – рубашку, штаны, трусы, майку. Ну, за что мне такое наказание?!

Самыми кошмарными днями в садике были те, когда всех уже разобрали по домом, а ты сидишь как круглая сирота и делаешь вид, что не плачешь. Я ненавидел маму, когда она заставляла меня сморкаться в платок при всём честном народе. О, если бы вы знали, как мне хотелось запулить чем-нибудь в телевизор, когда вечером вместе со всеми сел смотреть кино, а там какой-то козёл написал «Только для взрослых».

Какое нужно было иметь мужество, чтобы добровольно идти к «зубнику», но я в этом вопросе был неисправимым трусом, а потому меня всегда тащили туда на аркане.

Тщательно умывшись, почистив зубы, я всё равно, прежде чем уйти в школу, обнюхивал себя десять раз.

За некоторые поступки из детства стыдно до сих пор. Почему-то никто не разъяснял нам о народном достоянии, и мы стреляли подшипниковыми шариками по фарфоровым изоляторам на железной дороге, по стёклам пролетающих мимо электричек. Зачем мы это делали, мы не могли объяснить даже сами себе. Но однажды нас поймали за этим занятием какие-то инспекторы-железнодорожники. Родителям пришлось заплатить штраф по двадцать пять рублей с носа. Были серьёзные последствия и синие полосы на спине от отцовского ремня – двадцать пять рублей в начале семидесятых были деньгами немалыми.

Мы часто ходили друг к другу в гости, поскольку были такие семьи, где телевизором ещё не обзавелись. Родители не возражали, даже если это случалось в их отсутствие. Просьба у всех мам и пап была одна: «Только не играйте дома в прятки!». Другими играми родители не интересовались, видимо, надеясь на то, что всякие там сексуальные влечения и опыты не для их маленьких детей.

А между тем ещё, только готовясь к школе, «асексуальные» дети пролетариев придумали занимательную игру в «потипаться». Чтобы понять это необычное словцо, в нём просто нужно буквосочетание «тип» заменить на две буквы «е» и «б». Но поскольку это звучало бы чересчур грубо и слишком взросло, без особого труда родился безобидный и славный синоним. Разумеется, всё это было результатом коллективного лексикологического труда. Из этой игры никто не делал тайны, в ней могли принять участие все желающие лагерные дети.

Правила были простыми: девочка должна была снять (или приспустить) трусы и лечь на спину, мальчик проделывал ту же самую процедуру и ложился лицом к лицу на девочку. Комичность этих действий заключалась не только в том, что маленькие дети копировали и изображали половой акт (совершенно не понимая, что это такое вообще), но и в том, что мальчики, если вдруг возникала неосознанная эрекция, старались любым способом утихомирить свои твёрдые карандаши и привести их в надлежащий вид, то есть превратить в податливых мягких червячков – так было удобнее лежать на «партнёрше».

У нас на Лагерной улице жил необычный мальчик Митя Боженко со странным прозвищем Митя-Писюн. Прозвище, конечно, странное, но не случайное и вполне объяснимое. Прозвище это могло прилипнуть без особого труда к любому, если бы тот занимался тем, чем занимался Митя. С первого класса Митя всем, ну, почти всем, уличным пацанам сосал писюны. И это было настолько обычным делом, что никто даже не придавал этому действию какого-то непристойного значения. Никогда Митя никого не доводил до оргазма, он выполнял как бы предварительную ласку, а уж потом возбуждённый партнёр привлекал для самоудовлетворения верную подругу, как говорили у нас на улице, «Дуню Кулакову», попросту говоря, онанировал. Таких заумных слов, как «пенис», «фаллос», «мастурбация», «вагина» мы слыхом не слыхивали и даже «сперма» в те времена у нас называлась «молофьёй».

Лагерные подростки посмеивались над запугиваниями взрослых, внушавших подрастающему поколению, что дрочить очень вредно, мол, это неминуемо приведёт к импотенции, потери памяти, появлению волос между пальцами. На руки, конечно, все поглядывали, и между пальцами на всякий случай поглаживали, но серьёзного значения увещеваниям взрослых никто не придавал.

И что интересное, ни у кого даже мысли не возникало о том, что кто-то здесь занимается развратом или каким-то другим грязным делом. Всё происходило обыденно и прозаически.

К девяти годам я неожиданно обнаружил в себе странную и пугающую склонность, выражавшуюся в непонятном и необъяснимом желании раздеваться донага и натягивать на себя женские трусы, выуженные из шифоньера, расположенного в родительской спальне. Оставаясь дома один, я мог простоять целый час, а то и дольше, у зеркала, меняя позы, поглаживая свою мальчишескую грудь, ягодицы, теребя соски, мошонку ну и собственно главного героя, который, несмотря на свой скромный размер, превращался в твёрдую стрелу, напористо рвущуюся ввысь. Иногда мне везло, я находил в корзине для белья нестиранные трусы матери. Тогда я надевал их себе на голову, натягивал на нос тем местом, которое ещё совсем недавно впитывало в себя соки взрослой женщины, нюхал, лизал и наслаждался резким, терпким запахом ситцевых трусов. Мне казалось, что я мог бы круглые сутки напролёт дышать этим баснословным ароматом, однако не так часто и не так долго мне удавалось побыть дома одному.

Кроме всего прочего, у нас были захватывающие уроки «Сексуального просвещения».

Лагерная улица перпендикулярно упиралась в железную дорогу. А за ней шла достаточно густая и длинная лесопосадка. Сезон сексуального обучения открывался

ежегодно первого мая. Мы с утра занимали наблюдательные пункты, у каждого были приспособления для подачи сигнала – кто-то аккуратно поднимал ветку,

кто-то изображал пение птицы, а кто-то просто махал рукой, когда та или иная «парочка» входила в чащу.

О! Парочки – это для нас, лагерников, было настоящее, крутое, непревзойдённое, выражаясь современным языком, упоительное реалити-шоу. Если бы его хоть раз увидели те, кто сегодня критикует, ругает, проклинает нынешний «Дом-2», они бы сразу успокоились и назвали бы его передачей похожей на «Спокойной ночи, малыши».

Влюблённые всегда, за редким исключением, приносили с собой лёгкое одеяльце или простынь, спиртное, закуску, выбирали укромное место, которое, по их мнению, не просматривается извне, расстилали скатерть-самобранку и начинали культурно отдыхать. Разумеется, пацаны и их лагерные подружки занимали места в лесном партере и молча сопели, разговаривать во время сеанса было категорически запрещено, ибо разоблачение грозило серьёзными последствиями. Один разгорячённый развратник после тщательного исполненного куннилингуса (тогда мы это называли иначе) своей подруге догнал Сашку Каляева, чихнувшего в самый неподходящий момент, и сломал ему руку – тот бедолага, убегая, споткнулся о пень и упал. От страха пацан даже намочил штаны, дома он сказал родителям, что упал с дерева, а обоссался из-за боли. Тоже мне секс-гигант, может мы случайно проходили и увидели, так Сашка и кричал любителю орального секса, но куда там! Называется, нашёл виновного. Твоя лесополоса, что ли? Однако казусы время от времени всё же случались.