Михаил Самарский - Распятые любовью

– Понял-понял, – вздохнув, закивал я.

На следующий день мы прибыли в Иркутск. Если надзиратель не обманул, нас заселили в камеру, в которой когда-то сидел сам адмирал Колчак. Надзиратель говорил об этом с такой гордостью, словно это была его личная квартира.

В первый же вечер нас накормили ухой из кильки. Запишите рецепт: уха из голов кильки и её хвостов. Вы не поверите, но более вкусного первого блюда я никогда в жизни больше не ел. Конечно, перед этим пиром не употребляя пиши в течение трёх дней. Кормили нас эти деликатесом дней десять подряд, и сменили блюдо только после того, как мы стали роптать и отказываться принимать в камеру баланду. После того рыбного «откорма» я не могу смотреть без содрогания даже на банки с консервами «Килька в томате».

Через какое-то время в камеру ввели того самого старого зэка и ещё человек пять с ним, которых я видел в первые.

Снова я убедился в мудрости старого зэка. Компания сокамерников из пяти человек заварила на «дровах» (обычно это или газета, или листы из книги) кружку чифира. У меня страшно разболелась голова. Я подошёл к ним и сказал:

– Братва, плесните, пожалуйста, пару глотков.

– Пошёл нах, петушара! – обернулся один. – Совсем пидорасы обнаглели.

– Извините, просто голова раскалывается, – я ушёл в свой угол.

И вот тут произошёл потрясающий случай. Старый зэк подошёл к ребятам и, сев к ним в круг, сказал:

– Бродяги, я с вами.

В камере заключённый не должен спрашивать, мол, можно я с вами чифирну и всё такое. Если сварен чай, может подойти любой арестант, отвечающий за свой статус, и присоединиться к чаепитию. Никто старому зэку не сказал ни слова. Когда дошла его очередь сделать глоток, он посмотрел на сокамерников и спросил:

– Кто тут арестант?

Все загалдели:

– Я, я, я…

– А он? – старик кивнул в мою сторону. – Он кто?

– Петух! – громко ответил, пацан, отказавший мне в чае, и все рассмеялись.

– Нет, бродяга, – сказал арестант, – прежде всего, он тоже арестант. Арестант, которого и так жизнь обидела, сделала его петухом. Кто он по жизни, неважно, это его проблема. Для нас главнее, кто по жизни мы. И если мы честные арестанты, то не можем отказать в греве другом сидельцу, будь он хоть трижды петухом. Он у вас попросил пару глотков чая, а вы ему отказали. Я не стану пить чай, но прошу вас, подогрейте арестанта.

Пацаны отлили мне в кружку чая, я выпил и буквально ожил. Всё-таки чай в тюрьме – незаменимый напиток. Это и лекарство, и настроение, и целая философия.

Старик уснул, пацаны шептались между собой, затем обратились к спутникам зэка.

– А кто это? – спросил молодой парень.

– Вор в законе! – ответил заключённый, прибывший вместе со стариком. – Его гонят на «Белый лебедь», возможно, последние дни доживает.

– А что там?

– Там может случиться всё, что угодно, менты беспредельничают по чёрному…

В камере на какое-то время воцарилась мёртвая тишина.

Ещё через месяц меня отправили этапом на Красноярск, больше я старого вора не видел. Но навсегда запомнил его совиный взгляд, худые жилистые руки и невероятно лучистые глаза.

Глава 25

В Посёлке Индустриальном, что на окраине Красноярска, я однажды встретил Шамана. Вот так встреча. Он сразу узнал меня, подошёл и язвительно спросил:

– Ну, как поживаешь, петушок?

– Неплохо, – пожал я плечами и съязвил в ответ: – с какой целью интересуешься, хочешь в гарем перебраться?

Шаман хотел броситься на меня, но его вовремя остановили.

– Ты чего, Шаман? – сказал, стоявший рядом с ним зэк. – Петуха нельзя бить.

– Ты слышал, что он базарит? – сжав кулаки процедил Шаман.

– Да им можно! – рассмеялся приятель, – Их слово – это фуфло.

Позже я узнал, встретив ещё одного заключённого из Колымской колонии. Нашу зону, оказывается, расформировали, а осуждённых разбросали по всей стране.

И ещё я узнал, почему петухов трогать нельзя. На одной из колоний восставшие петухи опустили за одну ночь десятки «правильных» пацанов. Врывали в отряд, окружали блатного и целовали его в губы. Всё, после этой процедуры, бывший пацан отправлялся жить в гарем. Воры разослали по зонам малявы, чтобы никто не занимался беспределом в отношении петухов. Критическая масса могла взбунтоваться в любую минуту.

Прошло полгода, прежде чем меня вызвал начальник колонии.

– Гражданин начальник, осуждённый Филатов по вашему…

– Садись, – оборвал меня хозяин. – Ну, как тебя, Боря, в петушатник-то угораздило? Ты ж, вроде нормальным пацаном в зону заехал. Что потом случилось?

– Так получилось, – пожал я плечами.

Удивлению моему не было предела. Беспрецедентный случай – чтобы хозяин вот так говорил с зэком, да ещё с опущенным, это было что-то невероятное.

– По бумагам вижу, что тебя поймали во время странных телодвижений с другим заключённым? Вы что там друг друга шпилили, что ли?

– Понимаете, так получилось.., – замялся я.

– Говори прямо, не стесняйся, – усмехнулся хозяин, – меня трудно чем-то удивить. Всякого навидался. Очко зачесалось?

– Нет, просто обнимались…

– Аккуратнее надо было, – сочувственно произнёс начальник, – зона есть зона, тут ухо нужно держать востро. Ладно, случилось то, что случилось, я тебя отправлю в школу ночным дневальным, ночью будешь на дверях сидеть, днём отдыхать. Работа непыльная, при первой возможности отправим тебя на УДО или попробуем срок скостить. На, вот здесь бумаги подпиши, – он протянул мне бумаги.

– Что это? – удивлённо спросил я.

– Подписывай, не бойся, – хмыкнул хозяин, – это жалоба в порядке судебного надзора. Типа косухи.

Я уже начал было догадываться, откуда дует ветер, как сам хозяин вдруг сказал:

– Мустафа привет тебе передаёт, сказал, что всё будет хорошо. Это они тебя ко мне перевели, очень хорошо о тебе отзываются. Через Москву мутанули. Отличные ребята. Если будут какие-то проблемы, обращайся через моего дневального, я его предупрежу.

Вот чего-чего, а такого бонуса я никак не ожидал. Остаток срока я отсидел относительно неплохо.

На Лагерную улицу я вернулся летом 1992 года. Сел в СССР, на свободу вышел в Российской Федерации. Поначалу многое удивляло, но постепенно стал привыкать. Приходилось крутиться, как белке в колесе. В этой суматохе, как-то ночью перелопачивая свою жизнь, свои прожитые бешенные тридцать лет, я решил измениться. Ну, доколе, думал я, жить мне пидорасом. Все проблемы из-за этого. Вот за что ни возьмись, везде это блядство. Нужно как-то от этого избавляться. Весной 1993 года я узнал, что 121 статью за мужеложство отменили. Всё, теперь это не преступление. Что это значит? Нас теперь не будут шугать, притеснять, нас теперь не пошантажируешь…

Наивный, глупый паренёк… Тебе уже тридцать один год, а ты продолжаешь верить в сказки. И, тем не менее, я случайно познакомился со своей Галиной, не скажу, что влюбился в неё без ума, но деваха понравилась, почти моя ровесница, уже разок успела побывать за мужем, муж скончался от передоза, что для нашего шахтёрского городка никогда не было сенсацией. Жили мы дружно, в 1994 году родили Серёгу, и, спустя какое-то время, уехали на постоянное место жительства в Москву. Причиной отъезда послужили какие-то непонятные разговоры среди моих знакомых, о том, кем я был в лагере, мол, ходят слухи то да сё. Денег я к тому времени немного поднакопил, а потому не стал долго раздумывать, собрал вещички и уехал в столицу.