Алекс Дубас - Моя девушка уехала в Барселону, и все, что от нее осталось, – этот дурацкий рассказ [сборник]

Это говорит чужой Ренарс. Другой Ренарс. Ненастоящий Ренарс. Это говорит вообще не он.

– Ты понимаешь, что сегодня все будут слушать тебя? Ты знаешь, что тебя искала вся страна? Какие налоги? Понимаешь, что ты должен что-то сказать о том, где ты был? При чем тут пенсионеры?

– Я не буду говорить о своей личной жизни, – отрезает Ренарс. Он спокоен, холоден. Он ставит точку.

До самолета три часа. До начала его программы сорок минут. Я прощаюсь с коллегами. Оставляю визитки. Вручаю президенту станции сертификат. Говорю, чтобы звонили, когда будут в Англии. Перед уходом еще раз подхожу к Ренарсу.

– Знаешь, я вот что хочу тебе сказать. Не как профессионал. Плевать на рейтинги. С ними ничего не случится. Но ты пойми, что если ты не отреагируешь на ситуацию, она останется в тебе. Она будет грызть тебя изнутри. Это твой крест, твоя карма, твои медные трубы, если хочешь. Так уж вышло, что ты публичный человек. Люди, которые будут слушать тебя, они не поймут.

– Я не буду говорить о своей личной жизни, Анна. Прощай.

– Прощай.

Мы обнялись. Я сдала свой временный магнитный пропуск. Кивнула охраннику. Села в такси. Мы поехали в сторону аэропорта. Конечно, сразу же попали в пробку.

Машины остановились на мосту через реку в шесть рядов. Движения практически нет. Все замерло. Страшная жара. Окна раскрыли даже те, у кого есть в автомобилях кондиционеры.

Внизу серая вода спокойной реки.

Справа опять стоит большой белый паром.

Я прощаюсь с Ригой.

С этими людьми. Я их вижу сейчас очень близко. Они разные.

В пробке у тебя есть время подробно рассмотреть окружающих.

В синей машине справа грустная женщина стучит пальчиками по рулю. К заднему сиденью у нее прикреплено пустое детское креслице. Она бессмысленно смотрит в одну точку, о чем-то очень серьезно думает.

Впереди – цвета стали новая Volvo со штатным водителем. Шофер в форме: белая рубашка с короткими рукавами и галстук. На заднем сиденье пассажир – парень в костюме читает деловую газету. Я сразу понимаю, что это бизнес-издание. Эти газеты похожи во всем мире. Готический шрифт и розовая бумага.

На встречной полосе рядом с нами стоит желтое маршрутное такси. У водителя под стеклом иконка и крестик. Громко играет радио Fm-Lv. Это не жадный шофер. Он делится музыкой со своими пассажирами.

С вершины моста видна фигурка рыбака на берегу речки, он в белой панаме склонился над своей удочкой. Рядом с ним я разглядела большой транзистор.

До самолета полтора часа. Кажется, я все же успеваю на рейс. По радио начинается шоу Ренарса. Парень из Volvo наклоняется к своему шоферу. Тот делает радиоприемник погромче. Мой таксист делает то же самое без предупреждения.

Звучит отбивка начала часа.

Новости. Опять авиакатастрофа где-то в Таиланде. Эта информация, конечно, бодрит меня перед вылетом, но я, как и все вокруг, не обращаю на нее внимания. Фигурка рыбака на берегу разогнулась. Он отложил удочку. И взял радиоприемник.

Новости закончились. Заставка программы. Сейчас начнется.

У женщины в синей машине осмысленный взгляд. Она с интересом смотрит на магнитолу, встроенную чуть справа от руля.

В эфире тишина. Уже сорок секунд.

Минута.

Над мостом летят чайки.

Гуднул паром.

А потом раздается голос Ренарса. Обычный и в то же время другой: глубокий, сильный, взрослый. Он произносит короткую фразу и ставит музыку.

Ренарс говорит:

– Знаете, какие три самых страшных слова в латышском языке?

«ДАВАЙ ОСТАНЕМСЯ ДРУЗЬЯМИ».

Эвелина!

Это письмо от человека из прошлого. Тебе придется постараться, чтобы вспомнить меня. Человека, которого ты видела один раз в жизни, и слышала его голос в телефонной трубке тоже один раз.

Знаешь, у нас, писателей, есть хитрый способ оправдать себя.

Мы можем запросто наплодить кучу детей от разных браков и прочих проектов, не интересоваться их судьбой, а потом взять и посвятить этим детям книгу. И затем спокойно себе умереть.

И все: взятки гладки, попробуй теперь с ними поспорь и предъявляй претензии. Писатели могут некрасиво обращаться с женщинами, мужчинами и даже животными, а впоследствии в автобиографии взять и рассказать «как все было».

Главное, чтобы это было написано талантливо, да.

Вообще, Эвелина, мне кажется, что автобиографии для того и предназначены, чтобы писатели могли припудрить себя где надо, подчеркнуть нюанс, вскользь упомянуть, сделать выводы. Это же, кстати, касается и режиссеров.

Это я все к тому, что, отдавая себе во всем этом отчет, говорю тебе без обиняков:

Прости меня.

Я был неправ.

В общем, вспоминай: весна восемьдесят девятого года. Дивный, особенно теплый май.

И ты в этот день надела лишь белую блузку. (К вечеру, однако, похолодало, и я потом одолжил тебе свой свитер.) Вспомнила? Ну ладно. Ты сидела с книжкой на бастионной горке, на лавочке, там, возле канала, где построен домик для уток. К тебе подошел парень и сказал, что готов обсудить с тобой книгу, вне зависимости от того, что ты читаешь. И попросил тебя показать обложку.

Это было самоуверенно: как раз тогда издавалось очень много неизвестных, запрещенных раньше книг. Но, на счастье, это оказался Жорж Сименон со своим вечно ворчащим и усталым комиссаром Мегрэ.

И когда речь зашла о преступниках, полицейских и револьверах, парень пригласил тебя в тир, которым заведовал его товарищ. Это было здорово и выгодно, потому что количество пулек у вас было не ограничено. Парень даже пытался учить тебя целиться, но ты прекрасно справлялась и сама.

Ну да, ну да, теперь уж точно вспомнила, не сомневаюсь.

Обстоятельства складывались так, что времени у нас было сколько угодно – и тебя, и меня никто нигде не ждал. Поэтому в тот день мы пили тминный ликер в теперь уже несуществующих кафе.

Танцевали под музыку, доносившуюся из окон филармонии.

Открыли навигацию на речке, попав как раз на первый в сезоне рейс городского пароходика.

И этот веселый капитан, помнишь? Он сразу смекнул, что между мною и тобой происходит что-то важное, и, решив войти в нашу персональную историю, разрешил нам погреться в его рубке.

Вообще, в тот день все удивительным образом совпадало, и нам просто везло. Ты рассказывала о своей манерной бабушке-полячке, в честь которой тебя назвали, и вот, раз – и мы ее встречаем! А у нее – хлоп! – в сумочке оказывается нужная тебе квитанция, которую ты искала уже пару недель.

И потом мы чаевничали с ней в кафе, где сейчас галерея, и бабушка Эвелина держала чашку, отстранив мизинец, и закрывала глаза, когда жевала заварное пирожное. Она утверждала, что так особенно чувствуется вкус.

А потом долго не наступала ночь, и мы выпили две или три бутылки вина, сидя на парапете на набережной, и пускали кораблики, сделанные из прочитанных страниц Сименона.