Олег Дриманович - Солнцедар

— Показатели снимаем?

— А толку? Датые ж!

— Не наша забота.

— А завтра они опять с бутылкой… и что?

— Зачем всё это? — кивает майор притворно-непонимающе на клубки проводов, тренажёры, — чтобы фиксировать? Вот и фиксируйте. Здоровье — их, пусть думают. Не наша забота.

Логично, не подкопаться: «не наша», «фиксируем»; и ресницы Катеринины хлопают уже не столь часто, а гневный румянец на щеках шустро остывает. Слушая эту «профессиональную» беседу, Позгалёв смотрит на Лебедева со знакомым осовевшим изумлением. Потом заступает усталая отстранённость, тоска. Ян нервно гладит свою лысину, тут же убирает руку, словно вспомнив, что ерошить там нечего. Вид у него какой-то резко сдавший, примороченный, будто в секунду догнало похмельное возмездие предыдущих неправедных дней. Рядом, в контраст — насосавшийся кислорода Мурзянов: свеж и благостен, что со сна младенец.

— Ну, как «Солнцедар»? — мерцает Лебедев задушевно.

Хоть бы морщинка какая фальши, думает, глядя на него, Никита, — нет, так задушевно плохой человек не может улыбаться.

— Сонные капли твой «Солнцедар», майор. Одна радость — дармовщинка, — Позгалёв, демонстративно зевая, встаёт, набрасывает на плечи полотенце. Растёбин с Мурзяновым, замешкавшись, ковыляют за ним следом.

— Не забудьте, в два — Мацеста. Машина будет у выхода.

— Если не проспим, майор, — Позгалёв зло толкает дверь.

— Не, парни, хотите — езжайте. А я умаялся. На массу, — сообщил Позгалёв во флигеле. — И вообще, я так понял — культпоходы по желанию, или он нам ещё досуг графить будет? Мне сегодня грязелечения — во, хватило. Укусит вдруг вожжа — тогда и подгоняй уаз.

Никите было тоже не до сероводорода. Едва пришли, заправил кассету. Аппарат, правда, тут же её выплюнул. Ещё раз на «плэй», придерживая крышку пальцем: вот рухлядь Лебедь подсунул. И — с ходу- знакомый гипноз. Алик отложил рыться в своей сумке, вытянулся, как чуткий суслик. Даже наладившийся прикорнуть Ян лениво глянул в телевизор: что там ещё такое? Ну, и тут Ван Дамм залетал по экрану, наказывая злодеев поперечным и продольным шпагатом. Не впервой, и всё равно: Никиту затянуло как в воронку. Подводников тоже потащило: глаза на линзу, как зайцы на автобус ночью. Вера с обедом пришла. Какой там обед, ложка мимо рта — «Кровавый спорт» вкусней. До грязей в тот день не добрались. Уазик сигналил-сигналил — устал. Водитель к ним наверх поленился, затарахтел обратно. А они — фильм за фильмом, до самой темноты. И к восторгу у Никиты добавкой гордость: и чем я не режиссер, если сам заправляю кассету, жму кнопки, короче, делаю им кино. На фильме пятом в глазах Позгалёва просквозила знакомая кислая тоска: не грязи, так Голливуд, всё одно: живём по лебедевскому уставу.

Пока, держась за животы, они с Аликом хохотали над Эдди Мёрфи, Ян сходил вниз — «подышать». Вернулся с табачным запахом и с новостью.

— Штабной, а к тебе гости.

— Ко мне?

— Не хочешь — готов заместо. Вот ты локти-то обкусаешь.

— Какие еще гости?

— Выдь, увидишь.

Кружа по лестничному винту, Никита лихорадочно гадал. Кроме месяца и звёздной лузги — на тёмном крыльце никого, лишь сквозь драку ветвей — кроткий трепет воды и малосильный шум волн, вроде того, как усталый дворник тащит метлой ворох лиственных сухарей. Снова идиотские приколы?

Никита развернулся было обратно, чтоб шутнику, наконец, всё о нём сказать. Со стороны пляжной тропинки, чуть левей — шорох.

— Привет!

Разгребая лиственный мрак, появилась Даша. Очаровательно растрёпанная, в руках какая-то коряга, — прямо одеревенелая молния. Джинсовые с бахромой бриджи, волосы и майка странной фосфорной светимости — то ли из-за молнии в руках, то ли из-за обильного сегодня млечного электричества. Повертела хвастливо палкой в небе, норовя разворошить звёздный осинник, не меньше.

— Классная, правда? Ошкурить — и морилкой.

— Похожа на молнию.

— Лиана-душитель. Точнее, тут их парочка. Сухие старички. Гляди, как сплелись. Красота, да? Смотрю, нет вас. Народ скучает.

— Вон теперь наши хоромы, — Никита кивнул на флигель.

— Лысый ваш сказал. С новосельем.

— Ага. Домашний арест, конец курорту.

— Павел Владимирович у нас такой…

— Кто?

— Лебедев.

— Надо же, у него и имя есть.

— Даже отчество. Очень принципиальный, — улыбнулась ехидно.

— В смысле?

— Поди, сдал уже ваш номер.

— Кому это он мог сдать?

— Трёхместки — вещь прибыльная, а дикарей тут хватает.

— Да ну… Серьезно?

— А то ему впервой. Ну что, вытащить тебя из-под ареста? Можно до Хосты прогуляться. На свидание тебя приглашаю. И не смей девушке отказывать — испепелю, — тряханула своей молнией, грозно улыбнувшись.

Можешь одним взглядом хоть кого в пепел — желал проговорить Никита, но, сметённый её натиском, онемел. За что вдруг такое внимание? Когда это красота умела снисходить? И откуда она в курсе про лебедевские делишки?

Сверху запустившаяся танцплощадка окатила простуженным голосом Челентано, и Даша предложила идти в обход «Звезды». Это был тайный чернотроп, пробитый в дебрях местными несовершеннолетними партизанами — «у которых вы, между прочим, море украли»- с укоризной заметила Даша. Над ними, сигая через дырявый шатёр листвы, бежал месяц. Спотыкался, вспарывал покров, и бледная хлопковая кожа Даши осеняла зеленоватую тьму пламенеющим силуэтом. Пошёл тяжёлый подъём, и силуэт стал нестерпимо пламенеющ. Никита хотел было протянуть ей руку, просто в качестве подмоги, но его бы, наверное, обожгло, коротнуло. Он боялся, месяц спотыкался, а девушка чувствовала его боязнь и занималась провокациями:

— Догоняй! Не укушу!

Месяц исправно вламывался сверху; Никита, обожжённый её хлопковой кожей, желанием и своими страхами, натужно отшучивался. В ответ провокаторша хихикала, торя винторогой шашкой заросли.

— Здесь — редкость, обычно душители выше, в заповеднике! Скажи что-нибудь по-французски!

— Например?

— Любое.

— Rochassier.

— Переведи.

— Скалолазка.

— Говорю ж, кудрявый. Ну вот — уф! — верхняя Хоста.

Точно просыпали коробку рафинада: фосфорно-белые кубики домов по склону, высветленные луной. Днем их и не увидишь — вдрызг размолоты солнцем. Ниже — Хоста нижняя: очертаниями — электрическая плотва с огнистой хордой шоссе. Никита вспомнил про Дашину пораненную ногу.

— Нормально. С нашим антисептиком, — кивнула на распластанное ночное море, — как на собаке. — Вытянула лиану куда-то вдаль. Краем неба, ещё не потушенным совсем, шёл, хрупко посверкивая, самолет на Адлер. Вровень им крался под чёрным дымом ночи, заходя на посадку.

— На Ахуне есть место, вот там — вид. Люблю одна забираться. Хотя, знаешь, — посмотрела с детской прямотой, — можно как-нибудь вместе. А если на дерево залезть, как птица паришь.