Олег Дриманович - Солнцедар

— Ну что, ехать будем? — солнце нещадно слепило его усталые глаза.

— Вот Лебедь брехло: мой уаз! Говорю ж, Коптелова, — Алик по-хозяйски распахнул дверцу.

— Как звать, боец? — поинтересовался Ян.

— Михаил.

— Заводи, Миха!

Михаил насмешливо хмыкнул, с ленцой примял неуставной чуб, но пилотку посадил на затылок, и упрямый вихор вновь по-петушиному взвился к солнцу.

Никита с Аликом устроились сзади. Позгалёв, по старшинству звания, сел вперёд. Тронулись. У Миши оказался немного нервный, но все же понятный стиль езды: ему не Мацесту не терпелось приблизить, а, наверное, свой дембель, ну и вдобавок эти трое пропотеть помогли. Правил он, впрочем, красиво, вписываясь в повороты плотно, срывая иногда своё настроение на дряхлой раздатке, когда та застревала не так и начинала предсмертно хрипеть.

— Чтоб тебя… Хватай, зараза!

— Шутки шутками, Никит, — приклеивался к Растёбину на виражах Алик, — а если с хозяйством проблемы, сероводород — самое то. Я слышал, его прям туда заправляют, и прощай простатит.

— Да, тут главное не паниковать, Никитос, — вставлял свои пять копеек Позгалёв, — как говорит наш комлодки: если б не простатит, так бы и не узнал, что такое дружба с женщиной!

Подводники дружно захохотали.

— Наш любит так, — подхватил позгалёвскую шутку Алик, — старпом за боцманом по лодке должен бегать, как активный за пассивным.

И опять гоготать.

— Подкалывайте, подкалывайте. Нет у меня никакого простатита.

— Ну так штабной — не моряк. От дальних походов у нашего брата частенько на полшестого… А у водил от сидячки, да, Миха?!

— Че-го? — недовольный Миша хмурился еще усердней.

— Миша, дай порулить, — на полном серьёзе просил Ян.

— Не могу. Ваишники…

— Нет тут никаких ваишников. Ваишники все на пляже, абрау-дюрсо пьют. В курсе, что с нами — на ванны?

— Нельзя — руль.

— Чё руль, мы ж не наливаем. А Лебедю — могила, не боись.

— Да чё мне Лебедев, начальник? Побоку. Просто как-то… не положено.

— А ты положи. С нами можно. Ох, какие пошли! Не, вы видали, простатитчики?! — Ян шаровой молнией оборачивался на шествующих по обочине девушек, — Миша, хоть сбавляй на достопримечательностях! Я таких даже в Сочи не видел!

— Не слушай его, газуй, Миша, на ходу ж понасобирает! — ворчал Алик.

— Прицепа нет? — хорохорился Ян.

— Не, — отвечал с отходчивой усмешкой Михаил, подобрев и, кажется, простив морякам сегодняшнюю непунктуальность.

— Новость хотите? — вспомнив Дашины слова о лебедевских делишках, Никита решил поразить друзей своей информированностью. — Лебедев-то наш номер, говорят, уже того… сдал.

— Тоже мне, новость, — куда-то в брезентовую крышу буркнул Ян, — чё удивляться, чокнутый Еранцев ему в масть подвернулся. Откуда твоя новость прилетела?

— Даша.

— Ну вот, а мне кое-кто из сестричек напел.

— И чё молчал? — крепко пнул позгалёвское сиденье Алик.

— Теперь в курсе, Мурз. Действуй. Кому жаловаться будешь, Коптелову? Или Еранцеву? Лучше сразу министру обороны.

— Ну, Лебедь — гандон! — Алик жахнул кулаком по дверце, — Миша, когда Коптелов будет?

— Железо-то при чём? По Лебедеву и стучите. В сентябре.

— И чё, мог он? А, Миш?

— Я в эту кухню не лезу.

Съехали с трассы. Пролетели над вспухшей после дождя речкой Мацестинкой, играющей булыжными мускулами. Попетляли меж домишек. Ещё минут пять по широкой платановой дороге, вдоль шумящей воды. И вот впереди — настоящий дворец с размашистыми крыльями-колоннадами, окружённый пальмами и оравой кудлатых деревьев.

— Уже? А сель? — недовольно озираясь, пробурчал Ян.

— Остальное — без меня экскурсия, — Миша заглушил мотор.

— Эх, с вами дождешься зрелищ, — Позгалёв потянулся.

Солдатик достал из внутреннего кармана гимнастёрки какие-то бумаги. Протянул Яну.

— Курсовки. Там отдать надо.

— Чё мне твой путевой лист? Веди.

Для всех лечебница была на замке. Североморцев ждали.

— Загружаем, девочки! Звездуны лебедевские приехали, чтоб их! — стриженая под мальчика, румяная, в соку, бабка, на сероводороде обманувшая время, весело кричала в глубь залы.

Ответом доносилось ворчливое:

— Радио что-ли нет?! Притащились…Сколько грузим?!

— Четыре! — посчитав их глазами, кричала встречающая.

— Не-не, трое, — Миша суетливо совал курсовки.

— Все верно, мать, тут я старший. Четверо звездунов, — Позгалёв пресекал Мишино дезертирство суровым подмигиванием.

— Четыре грузи! — вновь летело в глубь зала указание.

— У меня ж ничё! — изумленно жал плечами Михаил, плохо веря в повышенное внимание к своей персоне, а заодно в то, что его так легко уговорили.

— Ни завернуться, ничего!

— Чё-нибудь найдем, не разоряйся.

— Так, ребята, всё с себя, и в самый конец. Больных нет? Сердце, печень, почки?

— Вскрытие покажет.

— И трусы? — волновался Алик.

— И трусы. Если пачкать не жалко.

— Переодевалки-то есть? — продолжал беспокойно вертеть головой Мурз.

— Для стеснительных, — ванщица показала на рядок ширм, — вон туда…

— А для тех, которые наоборот? — шаловливо играл бровями Ян.

— Хоть наоборот, хоть навыворот. Богатство ваше тут никому не интересно.

На дальнем краю шипели и бились целебные струи, тянули сюда сладковато-затхлый душок. Нерезкий, на грани первой яичной тухлости, он втекал сквозь щели ширмы густым туманом. Нагибаешься, выпутываясь из шортов — вот коленки твои, пальцы ног — выпрямляешься, и тебя уже — половинка безногая. Никита завозился, слыша, как эти трое шлёпают мимо — лапки мичмана последними. Что значит вояки: на раздевание — двадцать пять секунд. Нагнал их — лысого, смоляного, вихрастого. Лысый уже резвился — большой голый ребёнок, подкрался к смоляному и сдёрнул с него плавки, сам не свой от такой потехи.

— Сказали ж — и трусы!

— Отвали! — подхватывался Алик, стыдливо приседая.

Ванны, ванны… целая батарея корыт. И только в четырёх, у окна, зеленоватая вода слабенько курилась, создавая ощущение, что ёмкости налиты живым дымным светом. В ближней бабулька туда-сюда энергично выгуливала ладонь. Достала облитую солнцем, вытерла о пластиковый фартук, запачкав его сопливым золотом.

Недобро посмотрев на прибывших, кивнула куда-то им за спины:

— Можно.

— Так, ребята, — боевито держа оплывшие бока, подошла молодцеватая напарница, — залезаем, сидим, когда финиш — скажу.

— И будет здоровье? — по привычке ёрничал каптри.

— Тут не церковь, не обманем.

Залезли, блаженно притихли, ожидая здоровья. Пощипывало слегка, потом кожа начала краснеть.

… Никите было, наверное, лет семь, военный городок в Печорах, и в той их квартире стояла такая же, как эти, брюхатая, на чугунных лапах ванна. Жутко глубокой казалась. Эти — тоже ничего: объемистые, даже по его нынешним взрослым габаритам. Потом был гарнизон уже в Казахстане, обычная панельная пятиэтажка с видом на степь и с ванной помельче. Огромному отцу в ней было очень тесно. Как тому осетру, на которого однажды, среди ночи, он разбудил Никиту посмотреть. Отец, бывало, брал и сына на бешеную горную речку Или, где офицеры любили браконьерить. Никита даже выучился тягать жерехов и судаков, но такое огромное чудище видел впервые. Хвост свешивался через бортик, острый нос лез на стену, к мочалкам. Скрюченному стеклянноглазому существу было очень плохо в той тесной малолитражной смерти.