Олег Дриманович - Солнцедар

Обождав, пока небо утихнет, спросил:

— Свинина, баранина?

Смоляной, вихрастый и лысый, глянув на Растёбина бегло-сочувственно, заказали свинину. Никита взял пиво, от мяса отказался. Майков попросил баранины.

— Не люблю самолетом, — кусал шашлык рентгенолог, — поездом да с почитать — лучше всяких турбин время крыжит.

— А у меня слабость; кабы не нахимовка, точно б — в летуны, — смачно жевал Позгалёв.

— Слушайте, так и не понял, чего вас вдруг попросили? — Майков оглядел их сочувственно, — Стучусь тут в ваш номер неделю назад, — какой-то мужик в трусах… Из-за генерала, тогда, в столовой?

— О, я ж говорил — подогнал уже дикарям наши шконки, — ухмылялся торжествующе Позгалёв, словно выиграл давешний спор.

— Гадость же, — сокрушался рентгенолог, — бабье какое-то злопамятство. Ситуация ж плёвая была. Из-за ерунды приревновал. В голове не укладывается.

— Какой генерал, Иваныч, окстись. Бизнес у Лебедева.

— Ну, не знаю. При чём тут Лебедев? Я б так уверенно не утверждал.

— Продувной, говорю. Поспрошай сестричек, они про его махинации в курсе.

— Да бросьте. Не верю, — валял куски в аджике рентгенолог. — Дурного, во всяком случае, о нём не слышал. И вообще, орден Красной звезды в мирное так просто не дают.

— У кого… это у Лебедя-то, Красной звезды? — недоверчиво сморщился Алик.

— Представьте себе. От заведующей слышал, в общих чертах. То ли спас там кого-то, когда служил, то ли задержал.

— Думаю, одновременно, — пошутил Позгалёв.

Майков с натугой улыбнулся. Глянув на Никиту, как на удачный повод сменить тему, загадочно произнёс, словно та их первая беседа в номере оборвалась минуту назад:

— …Да, что касается вашего знака. Сообщаю: Козерог, стихия — земля. Упрямы, целеустремленны, консервативны, честолюбивы, замкнуты, склонны к депрессиям. Великие личности — Жанна д’Арк, Элвис Пресли, Федерико Феллини. Узнали себя?

— Не очень.

Соврал: с депрессиями и дурным упрямством — это близко, подумал Никита.

— А чё, если волосы бриолином, — вылитый Элвис, — Позгалёв улыбнулся Никите, не иначе как с намерением замириться после барана. — И не лень тебе, Иваныч, библиотеку такую таскать? — ткнул шампуром в полную книг авоську.

— Сейчас и до вас очередь дойдет, — хитро улыбался Майков, — вы у нас когда родились?

— Туфта всё, — отогнал настырную осу Ян.

— Так когда?

— Как Гагарин полетел, так мама меня и произвела.

— Апрель 61-го? Ага, Овен, значит. Овен всем знакам знак. — Заглянул в свою книжицу, поводил пальцем, — докладываю… Стихия — огонь, жизнелюбивы, решительны, никогда не оглядываются назад, самоуверенны, тоже упрямы до чёрта, эгоистичны, по натуре — прирождённые лидеры. С вас, капитан, писали. Даже не отпирайтесь.

— Туфта, Иваныч, туфта.

Туфта, не туфта, а ведь в яблочко, подумал Никита.

— А про меня? — вызвался Миша.

Глаза рентгенолога засахарились — нашелся-таки желающий. Мише было выдано подробнейшее описание его рачьего знака, в подарок — планеты-покровительницы, удачные дни, сексуальная совместимость. Майков скосился на Мишины руки.

— Можно? Так сказать, в комплексе…

Взял водительскую лопату, долго возил пальцем по широкому плато, мясистым холмам, бороздистым разломам…

— Ага, девок видимо-невидимо. Вон как исполосовано. Женитесь под тридцать, детей — согните-ка пальчик, — двое. Возможно, надолго махнете за границу, южная какая-то страна.

— Южная? Африка, что ли?

Миша, не скрывая изумления, поглядывал из-под своего чуба на подводников.

— Вот этого тут не написано. А проблемы с печёнкой — к цыганке не ходи. Печёнку надо беречь, дорогой.

— Любовь, дети, печёнка… Хоть в кого ткни, не ошибешься, — отмахивался Ян.

— У вас, капитан, дети есть?

— Какие мои годы… Будут.

— Ну вот, в первого же ткнул…

— Все равно — чепушня.

— До чего ж упёртый Овен. Хиромантия вам — не хухры-мухры. Люди врут, ладони и звезды — никогда. Ну, дайте свою руку, дайте…

— Не дам. Дуристика всё. Чё только не придумают — «Овен»…

— Самый что ни на есть. Смотрите-ка, — обвёл всех затуманенно-сытым взглядом Майков, накалывая каждого на указательный палец, — Козерог, Овен, Рыба, Лев, Телец.

— И в чем фокус, звездарь? — спрашивал Ян.

— А разве должен быть обязательно фокус? Хорошая, говорю, компания.

Назначив каждому по зодиаку, рентгенолог взялся за пиво. Хлебал, внимательно поглядывая на Позгалёва.

Какой-то безумный дед-скарабей в осеннем плаще — не жарко ж ему — бубня под нос, бродил согбенно меж столиков, звенел шишковатой парусиновой сумкой, полной пустыми бутылками. Из дверей зала прибытия сыпанула новая партия бледно-сыроежечных отпускников с детишками. Кепки, рюкзачки, пестрые майки, визги:

— Море, море, море! А где море-то?

— Все-таки в какое время живём! — умиляясь детям, качал головой Майков, — гляньте. Другие же совсем, дру-ги-е… Что значит — время… Только вот шашлычную не надо было — «Журавушкой». Редкая дурновкусица, дикость какая-то. Тоже, кстати, время.

— Стерильно, Иваныч, только в барокамере и консервной банке, — утерся салфеткой Ян.

Демисезонный дед, дребезжа бутылками, пошаркал мимо, не переставая что-то бормотать себе под нос. Глаза-осколки злобно блистали. Расслышать Никите не удалось: тень очередного самолета накрыла пыльный, в пятнах бензина асфальт.

Новые утра, и вновь — желтушная запруда стекляхи. Даже распятая на окошках простыня ядовитым лучам не помеха. В запруде — три рыбы, уставшие от безжалостного курортного солнца, войлочной, невыветриваемой прели. Но кормят. Что-то сыплют сверху, плюс бормотуха и кино. Две рыбы вроде как попривыкли. Квадратноскулая, горбоносая рыба, вчера ещё танцевавшая на хвосте, ведёт себя на себя не похоже. Приткнувшись лбом к стёклышкам, без конца уныло курит. Ночью и утром — одна и та же в табачной завесе картина, словно и не ложился.

На автомате умываются, возят по зубам пастой «Хвойная» фабрики «Свобода». Приходит с завтраком Верочка, и Ян как будто взбадривается. Шебурша плавниками, затевает на вялых оборотах флирт. Девушка растворяется за дверью. Каптри, не притронувшись к каше, уползает в войлочно-матрасный ил, накрываясь с головой сетью апатии:

— Потише там свой ящик.

К одиннадцати Вера заглядывает вновь, собирает грязную посуду, приглашает на процедуры. Получает в ответ: «К черту! В смысле — передай мозгоклюю».

Привыкшая к позгалёвским выражениям, Вера не реагирует, топчется с жалостливым видом в дверях:

— Легко вам, а мне влетит.

Ян поднимается, костеря мозгоклюя, надевает сандалеты.

— Легко нам… легко!

Корм и кино, кино и корм, залитые «Солнцедаром». В промежутках — экскурсии: Дендрарий, Тисо-самшитовая роща, Воронцовские пещеры… Никите и Алику в принципе хватало, даже процедуры Мурзянову стали вдруг не в тягость: