Олег Дриманович - Солнцедар

— Да ладно, Ян, пару часов той канители.

А каптри от такой арестантской малины захандрил, как Мурзянов в первые санаторские дни. Дизелист с атомником поменялись местами. Капитан Позгалёв хандрит. Невозможное зрелище.

— Если тебе покувыркаться, скажи — очистим площадь, — теперь уже они подначивали атомника.

— Приспичит — я вас спрашивать не буду, — хмуро отбривал Позгалёв.

Только за рулём и оживал. Миша уже был приучен: пивной ларек в центре Хосты — смена караула: притормаживал, послушно освобождая капитану водительское место.

— Ну всё, держитесь! Любимое кино вашего шофера — «Гонки по вертикали», — стращал пассажиров Ян, заодно поддразнивая педалью газа урчащий уазик. Включив первую, аккуратно трогался. По хостинским улицам крался с предельной осторожностью, пропуская на зебрах пешеходов и по-кошачьему-плавных — от жары — собак.

Выбирались на трассу, и тут уже Ян гнал вовсю, улюлюкая и затягивая песенки. Воронцовские пещеры, не считая самовольного броска в Адлер, оказались самой дальней поездкой: верховья реки Кудепсты, местами по горному серпантину. Пару раз уазик заглох, потому как гонщик пилил в самую кручу на третьей. В пещерах было на что посмотреть: Никита ожидал увидеть какой-нибудь скальный разлом, не особо глубокую дыру; оказалась, что это — разветвлённая сеть галерей, проточенных карстовыми водами, суммарно, как поведал их экскурсовод, аж на двенадцать километров. Мощные гроты, размером с футбольное поле залы… Ян спускаться не стал, глянул в тёмный гранитный зев — и пошел к уазику, сославшись на то, что после лодок у него на эти дела клаустрофобия. Остальные, арендовав проводника и вооружившись фонариками, полезли в пещеру. Чем ниже, тем прохладней. На сводах чёрным колышущимся пеплом — потревоженные колонии летучих мышей. Что ни зал — причудливое название. «Люстровый» вполне своё оправдывал: гигантские сосульки сталактитов лезли с каменного неба, сочась в звонкой тишине жутковатой капелью.

— Первые экспедиции в 54-м году самосвал костей выгребли, — полоснул лучом по темноте проводник, молодой парень-грузин, — стоянки древних…

В здешних дворцах перволюди прятались от жары, холодов, смерчей, хищников, размножались, умирали, в общем — жили. Парень осветил одну стеночку, прошелестела крыльями мышь, и в жёлтом круге проступили полустёртые неуклюжие рисунки: силуэты зверей, фигуры охотников, копья, стрелы…

Экскурсия номер два — не менее впечатляющая: путешествие в уголок доледниковой флоры — Тисо-Самшитовую рощу. Поросшее водорослями дно морское. Здесь властвовали зеленоватый полумрак, сырость, запах древесного тлена и мхи, оберегающие главную свою драгоценность — священную тишину, не нарушаемую даже птицами. Вопреки запрету подводники облапили двухтысячелетний тис, касались листочков краснокнижной флоры и вообще бродили по экологическим тропкам, чувствуя себя немного хмельными от этого странного места. Пристроившись на мшистом бревнышке, Ян достал было сигарету. Передумал.

— Не, ну нах… такая природа.

Вышли из рощи, как всплыли на поверхность. В разломе гор, внизу, у моря, пеклась Хоста, лес впереди шумел обыденный, жаркий, и верилось едва, что за их спинами, в паре шагов, совсем иной мир — с застрявшим в непролазных ветвях и усыплённым во мхах первобытным временем.

В сочинском дендрарии царила пышная, пахучая скука:

— Понюхайте эти листочки, — предлагала гнусавая востроносая старушка-экскурсовод, — теперь эти. Какой насыщенный запах, чувствуете? У растений, как у людей, в зной обильное влагоотделение

При виде пальмы с табличкой «Эритея вооруженная» Никите вспомнилась Даша. Так и не вернул ей её «молнию»; надо бы вернуть, а заодно извиниться. Хотя за что и как, ему представлялось с трудом. Да, ты — красавица, но прости — теряю интерес, записываю во второй сорт любую, выказывающую мне хоть каплю симпатии. Такой вот кретин.

Облитый глазурью пота атомник ковылял в хвосте экскурсии. Выглядел в последние дни не очень. Только курево и «Солнцедар», «Солнцедар» и курево. Остановился, мучимый раздумьями: идти дальше, нет? Свернул с дорожки, пошёл к бамбуковой рощице, мимо магнолий, размазывая майкой пот по лицу. Тяжело, меж высоких суставчатых стеблей, залёг. Группа поднялась ещё метров на пятьдесят, и дендрарий упёрся в узорчатую чугунную ограду; впереди — шоссе с мелькающими машинами.

Слава богу, сейчас — вниз, и ведро воды, — блаженно представил Растёбин.

— Прошу в подземный переход, нас ждет жемчужина сочинского дендрария — верхний парк.

Выпаренные жарой силы были на исходе; Никита тоже откололся, пошел к Позгалёву. Лёг рядом под бамбуковую переливчатую сень. С Яна даже в тени лило в три ручья, осунувшийся был, вялый. Челюсти и скулы лезли остро. Нос стал хищный, видел Никита, — почти как у отца.

— Чего с тобой?

— Призвучала мне эта комариха. Погано от жары. Переел, я видать, витамина Д.

— Газировки? Там внизу кафе. Могу сгонять.

— Всё равно спускаться. Пошли.

Сидели под зонтиком, ждали Мишу с Мурзяновым, отпаиваясь минералкой. Ян понемногу пришёл в себя.

— Не в службу… возьми пива, — протянул Никите смятый рубль.

— Хуже не будет?

— Уже некуда хуже.

Никита принес ему жигулёвского. Каптри сделал пару мелких глотков, посидел, прислушиваясь к себе. Поднялся, отошёл не спеша к кустикам, аккуратно блеванул.

Возвратясь, развалился на стуле; как ни в чём не бывало закурил.

— Жара ни при чем, — траванулся. Говорил же, не надо было пива…

— Путём все, штабной. Кондиция. Ну что, где эти ботаники?

Вечером Яна опять полоскало, хотели идти за Верочкой, но Позгалёв гневно пресёк их заботу.

— Вас кто просит?! От докторов местных и так мутит. Съел чё-нибудь. Пустяки, оклемаюсь.

— Ел-то когда последний раз? Курятина одна и бормотуха. Закусывай, что ли. Голодовку объявил? — Алик сейчас напоминал заботливую женушку.

— Не надо, мать вашу, никого! Проблююсь, утром буду как огурец.

Не соврал, на рассвете был огурцом: у глаз — недужная зеленца, но вроде посвежей, покрепче, чем вчера; на втором дыхании — бодрый. Встал ни свет, ни заря, сходил на пляж, окунулся. Мичмана ещё досыпали, а он, воскресший после моря, на бедрах — полотенце, сидел меланхолично за столиком; напротив — «Солнцедар», по которому — звонкий цокот ногтя.

— Кому утреннюю? — улыбка усталого зеленого змия.

— Не выблевался? — Алик крутил пальцем у виска.

— До дна, аж черпаком царапаю. Балласт продут, аппетит нагулян, готов съесть быка… Ещё и ваши порции подмету. Ну, кому политуры? — опять звенел ногтем.

Грянула маршем физкультурников радиоточка, и Ян, демонстрируя возрождённую крепь, схватив в руки по табуретке, начал тягать их, как гантели.