Роман Коробенков - Прыгун

Ноги слились с асфальтом. Незнакомые люди идут по своим делам.

Ступаю бесшумно. Осязаю вялое дыхание осени, в которую переливается горячая кровь донора-лета. Скоро осень окрепнет и разрастется в плечах, а старые декорации отправятся вслед за спинами, секунду назад бывшими лицами.

Мне нравится происходящее — и осень, и дым, и то, что все поделилось на комнаты. Это созвучно настроению, что сейчас призрачно оформилось в рамках меня, и вообще — лишь притворяется настроением. В действительности являя собой совершенно другой процесс, зародившийся внутри меня, но занесенный туда извне.

Какая глупость — писать о любви, ничего о ней не зная. Анализируя симпатии, будничные увлечения, давя из них скудные соки вдохновения, искусственно распаляя себя, мучиться понапрасну. Думать, что ведаю, прогнозируя и логически вычисляя, гиперболизируя, наращивая, мысленно давая несостоятельному прогрессивный рост вширь, вглубь и в высоту. Ошибаться, когда, как теперь известно, что оное приходит само по себе. Процесс неконтролируем, хотя и происходит нежно, без насилия.

Последнее заявление в известной степени условно, так как насилие настолько вкрадчиво, мило и приятно, что называется обычно другими именами.

«...теперь известно кому?..»

К примеру, мне. и той сотне миллионов из шести миллиардов, которые сейчас чувствуют в себе замечательные преобразования, несвойственные мысли, тягу к прекрасному, трудолюбие во имя кого-то, странный ритм сердца, навязчивое томление в чреслах, безграничное терпение, электрическое нетерпение, щемящее свойство души, беспричинную вездесущую ревность, сладкую боль, горькую боль, неповторимую легкость, бог знает что еще.

Не претендую на единообразную палитру чувственных следствий. Может, в чьей-то загадочной душе нечто переваривается иначе и вызывает иные побуждения. Может, это зависит от внешнего раздражителя, в результате активных мероприятий которого мой разум, зрение и душу застлал густой дым и я перестал ориентироваться в пространстве. Это я о созвучии, встреченном на улице, что было сродни творившемуся во мне.

Страстно хочется написать и о том, как выросло возле меня дерево, которое затем оказалось аккуратно пересажено мне в голову, о логической цепи чающегося процесса, о его предпосылках. О том, как началось и набрало силу все, окончания чего пока не ведаю.

Некогда я озадачивался мыслью, как распознать. Обманывая себя, прислушивался к гулу сердца, надеясь, что оно даст ответ — то самое или не то самое.

Теперь такого вопроса нет.

Мир меняется на глазах. Меняется восприятие его. Меняются люди. Трансформируются ценности и идеалы. Все приходит в легкое движение, словно еще одно половое созревание, становление личности. И личность засасывает в себя множество нового. Того, что всегда лежало под ногами, но чего не умели видеть.

Банальные вещи обволакивает тонкая прозрачная вуаль мистицизма. Мистицизма яростного, который можно откопать только в обычных вещах. В реальности, в неизменном сознании, того противовеса прочим искусственным объемам все его же, которые я находил в других мирах, в тех, где его увидит любой при соблюдении определенных условий.

В поисках мистики в ее последнем значении и пребывал я в момент, когда дрожащим глазом, тщательно фокусируясь и теряя то четкость, то цвет, впустил в собственную голову хрустальное создание. Очень быстро оно минуло, оставив там лишь некоторые мазки. Тогда в них с трудом можно было разобрать то, что сейчас я не в силах забыть.

Уже через минуту я, не помня о происшедшем, прокладывал дорогу в сторону больших черных диванов, которых там, где я находился, имелось великое множество.

Это было сумасшедшее измерение северного сияния. Плоское и ограниченное в своей малости, наполненное зеркалами, диванами, телепортами и эксцентричными пришельцами обоих полов. Очень глубоко погруженных в электронный абсолют и высвобождающих дурную энергию.

Я не сознавал, как оказался здесь. Видимо, где-то в реальности обнаружил замаскированный телепорт, который и забросил меня в этот неведомый край.

Время здесь отсутствовало, в нем не было надобности. Вместо него висела музыкальная пауза. Не длинная и не короткая, так как это определения времени, а его там не было. Никто и ничто не отсчитывало минуты, часы, годы.

Неизвестно, сколько суток я находился там. Ведь я не знал длины отрезков, что разделяли собой события.

Там хранилось очень много темноты.

Девушка источала динамику, синхронно нарезая пласты тяжелого воздуха на равномерные куски.

Стоило забыть о ней, как неожиданно я натыкался на нее глазами. Стоило намеренно выискать ее среди пришельцев, как начинало казаться, что она канула в другое измерение. Но только я переставал искать ее, как самым краем ока чувствовал яростное мерцание, так акула чувствует в воде электричество человеческих движений.

Я задался целью изловить серые глаза юной лисицы — первые мазки, что плотно вживались в мою память, дабы не уйти оттуда. Они уже начинали призрачную активность.

С разных точек я предпринимал сканирующие действия, надеясь выловить две-три секунды, после которых у меня не останется выбора.

«…ну, заметь же!..»

Однако мир ее в тот момент отличался от мира, что видел я.

Она сливалась с электронным абсолютом, пронзавшим черные стены и мокрые тела, испепелявшим время, высасывавшим силы. Он воровал энергию, которой в ее ладном теле было более чем достаточно. Тело захлебнулось в поедающем свете стробоскопа, заразилось ритмом, который истязал ее, точно болезнь, сотрясая в восхитительных конвульсиях дьявольской пластики. Это было безумие молодой жизни, надумавшей быстрее всех добраться до кусочка счастья.

Я видел электроволны мускулов, задающие скорость происходящему там, где сплелись два разных удара в секунду, пронзительных и стремящихся обогнать друг друга.

Я пробовал двигаться в ту сторону. Но тело не слушалось команд.

Счастье умерло несколько часов назад. Лицо мое выглядело измученным, шарниры скрипели, а потому я безнадежно отстал и спасался от температуры в самом темном углу. Под нежным шепотом кондиционера.

Она появилась со спины, откуда я не ждал. Плескаясь на бережке электронного моря, где тщась из этого мира попасть в тот, вдруг краем глаза я снова уловил из-за плеча мерцание и обернулся. Она точно выпала откуда-то из темноты и едва устояла на ногах, дрожа зеркальными коленками. Тонкие пальцы хватались за стены и искали опору хрустальной личности, чью хрупкость я поймал в ладони, силясь удержать.

Она поморгала, становясь то прозрачной, то вновь наливаясь цветом.

Сфокусировалась на мне и сказала: