Патриция Хайсмит - Чудо. Встреча в поезде

Он взглянул на Гая и улыбнулся искательно:

— Идет?

Гай поколебался, но все же встал и вышел за ним. Да и какая в конце концов разница? Разве он сам себе не осточертел уже до последнего предела?

Виски понадобилось лишь затем, чтобы заполучить стаканы и лед. Четыре бутылки с желтыми этикетками, выстроенные на чемодане из крокодиловой кожи, были единственным, что содержалось в порядке среди разброда, царившего в крошечном купе. Чемоданы и баулы с одеждой громоздились всюду, лишь в центре оставляя узкий, извилистый проход, а на них сверху валялись спортивные костюмы и снаряжение, теннисные ракетки, сумка с клюшками для гольфа, два фотоаппарата, плетеная корзинка с фруктами и вином, застланная сиреневой бумагой. Гора свежих журналов, комиксов и романов высилась на ближнем к окну сиденьи. Там лежала и коробка конфет, обвязанная красной ленточкой.

— Похоже на спортзал, да? — спросил Бруно, как бы извиняясь, что прозвучало неожиданно.

— Здесь чудесно.

Гай широко улыбнулся. Купе его позабавило, и он наконец ощутил себя в замкнутом пространстве. От улыбки темные брови разошлись, отчего изменилось все выражение его лица. Взгляд сделался открытым. Гай, как любопытный котенок, ловко лавировал между чемоданами, рассматривая вещи.

— Новехонькая. Ни разу не била по мячу, — сообщил Бруно, давая потрогать теннисную ракетку. — Мать сует мне все это барахло, думает, буду меньше отираться по барам. Ну, во всяком случае, можно оприходовать, когда деньги кончатся. Люблю выпить в путешествии. От этого впечатления ярче, правда?

Принесли высокие стаканы, и Бруно подлил туда из своей бутылки.

— Садись. Снимай пиджак.

Но ни один из них не решался сесть или даже расстегнуться. На несколько минут установилось неловкое молчание — им нечего было сказать друг другу. Гай отхлебнул из высокого бокала почти не разбавленного виски и уставился на замусоренный пол. Он отметил, что у Бруно странные ступни — а может, дело в башмаках. Аккуратные, легкие коричневые ботинки с плоским удлиненным носком повторяли форму узкого подбородка Бруно. Что-то в этих ступнях было старомодное. И Бруно выглядел не таким уж худощавым. Длинные ноги при ближайшем рассмотрении оказались довольно полными, тело — одутловатым.

— Надеюсь, — вкрадчиво осведомился Бруно, — я не обеспокоил тебя, когда зашел в ресторан?

— Нисколько.

— Знаешь, мне было так одиноко.

Гай начал было говорить о том, как в самом деле одиноко в отдельном купе, и тут зацепился за ремешок фотоаппарата «Роллифлекс». Свежая глубокая царапина белела на кожаном футляре. Гай поймал на себе застенчивый взгляд Бруно. Вот тоска. Зачем было идти? До боли захотелось вернуться в ресторан. Но тут подоспел официант с подносом, покрытым оловянной крышкой, и живо выгрузил все на стол. Запах приготовленной на углях пищи несколько приободрил Гая. Бруно так отчаянно отстаивал свое право оплатить счет, что Гай уступил. Бруно принесли большой бифштекс с грибной подливкой, Гаю — гамбургер.

— Что же ты строишь в Меткалфе?

— Ничего, — ответил Гай. — Моя мать там живет.

— О, — заинтересовался Бруно, — так ты к ней в гости? Ты из этих мест?

— Да. Я там родился.

— Надо же, а не похож на техасца. — Бруно полил кетчупом бифштекс и картошку, потом осторожно подцепил вилкой веточку петрушки и поднял ее, удерживая на весу. — Давно не был дома?

— Года два.

— Твой отец тоже там живет?

— Мой отец умер.

— А. И ты с матерью ладишь?

Гай сказал, что да.

Гай не был слишком привержен к виски, но вкус этот был ему приятен, ибо напоминал об Энн. Энн, если уж пила, то только виски. Напиток, умело смешанный, золотой, как она сама, и полный света.

— А где именно ты живешь на Лонг-Айленде?

— Грейт Нек.

Энн тоже жила на Лонг-Айленде, но гораздо дальше.

— Мой дом я зову собачьей конурою, — продолжал Бруно. — Там вокруг такие собачьи колючки, и внутри у всех собачья жизнь, вплоть до шофера. — Он вдруг рассмеялся с искренним удовольствием и вновь склонился над тарелкой.

Теперь Гай видел лишь краешек узкого лба, редкие волосы на темени да выступающий прыщ. Гай не замечал прыща с тех пор, как смотрел на спящего Бруно, и теперь, когда этот самый прыщ снова бросился в глаза, он казался чудовищным, невероятным, заслоняющим все остальное.

— Почему жизнь собачья? — спросил Гай.

— Из-за папаши. Чертов ублюдок. С матерью у меня тоже все здорово. Она приедет в Санта-Фе денька через два.

— Чудно.

— Еще бы, — сказал Бруно с нажимом, словно противореча. — Нам здорово весело вдвоем — треплемся, играем в гольф. Даже на вечеринки вместе ходим. — Он засмеялся сконфуженно, хоть и не без вызова, и вдруг показался таким юным, таким неуверенным в себе. — Весело, а?

— Не очень, — сказал Гай.

— Хорошо, когда есть своя капуста. Видишь ли, с этого года мне причитается, да только папаша не хочет отстегивать. Переводит на свой счет. Ты не поверишь, но у меня сейчас не больше денег, чем когда я был в школе и за меня всюду платили. Приходится у матери стрелять по сотне время от времени. — Он осклабился.

— Не надо было тебе за меня платить.

— Ну, вот еще! — возмутился Бруно. — Я только хотел сказать, это черт-те что, когда родной отец тебя обкрадывает. И деньги ведь не его, а материных родных. — Он помолчал, ожидая реакции Гая.

— А что твоя мать об этом думает?

— Папаша все заграбастал себе в опеку, когда я еще был младенцем! — хрипло выкрикнул Бруно.

— А, — Гай спросил себя, сколько раз Бруно вот так знакомился, платил за обед и рассказывал о своем отце. А — почему он так поступил?

Бруно безнадежно развел руками, затем быстро убрал их в карманы.

— Говорю тебе, он ублюдок. Гребет к себе все, что плохо лежит. Сейчас утверждает, будто не дает мне денег потому, что я не желаю работать, но это чушь. Ему кажется, что нам с матерью и так чересчур вольготно живется. Всюду норовит подгадить.

Гай представил себе Бруно вместе с матерью, моложавой светской дамой, каких много на Лонг-Айленде, — она, наверное, кладет слишком много косметики, а иногда, как и ее сын, любит крутую компанию.

— Где ты учишься?

— Учился в Гарварде. Выгнали со второго курса. Пьянка, азартные игры, — он передернул узкими плечами. — Не то, что ты, а? Ну да, я балбес, а дальше что?

Он подлил виски в оба бокала.

— Кто это тебе сказал?

— Папаша твердит. Ему бы в сыновья милого, тихого парня, вроде тебя, вот бы все и наладилось.

— С чего ты взял, что я милый и тихий?

— Имеется в виду, что ты серьезный человек и выбрал себе специальность. Архитектуру вот. А у меня к работе душа не лежит. Видишь ли, мне не надо работать. Я не писатель, не художник, не музыкант. Зачем человеку работать, когда нет нужды? Язву себе и так наживешь. Папаша уже нажил. Ха! Он до сих пор надеется, что я стану заниматься этим поганым бизнесом. А я говорю, что его бизнес, что всякий бизнес — узаконенный грабеж, как всякий брак — узаконенное блядство. Разве не так?