Анна Михальская - Профессор риторики

Да-а… Листья-то как пооблетели… Октябрь уж на дворе… Черт. Скукожилось как-то все вокруг. И не только вокруг, блин… Видно, одной виагрой-то не обойдешься. Вернуться, что ли? А как вернешься? Ребенок уже на подходе. Заметно даже, не обманывает, стало быть. Ну да ладно…

Анжела! Одевайся, поехали. В лес прокачу. Как зачем? Воздухом подышать… Как будущую мать приглашаю. Штуку одну покажу. Где, где! Да там, в лесу. У коттеджа нашего. Ну, недостроили, делов-то. К весне будет. С младенцем вас поселю, как бы на даче. Да не бойся ты. Чего испугалась! Убивать не буду. Погуляем просто. Родишь спокойно, не бэ, будем как бы жить. Да вместе, вместе. И развод оформлю. Уже оформляю. Долго, да.

Это чтобы тебе, дуре, с младенцем твоим больше досталось. С кондачка такие дела не делают. Да, шампуры возьми для шашлыков. Чуть не забыл. Ох, да не бойся ты, в самом деле. Что за шутки, блин. Беременная баба, и еще как бы шутит. Потеплей одевайся-то. Да ненадолго, – так, на часок-другой.

Ну, хоп! Выпрыгнула! Да, коттедж, конечно… Трава сквозь ступеньки проросла… Бригад тут было – одна за другой, как птицы перелетные. Хочешь кого подешевле, так они все дешевки одинаковые. Один хрен. Не умеют ни фига, а туда же… Строители, блин. Настроили. Что армяне, что белорусы. Кого только не было… Азеры еще… Фауд этот или Фархад – как вспомнишь, так вздрогнешь! Наших надо было нанимать, вот что. Ну, пьют. А бывают, что и нет. Есть теперь такие, что и не пьют. А то вон, глянь, окна все перекосило, дверь повело, не запрешь даже…

Ну, пришли. Видишь – выворот. Сосна, говорю, упала, корнями вверх. Выворот называется. Теперь смотри сюда. Ах, блин! Так фольгу и не сняла, зараза. Вон, на ветке там. Ну, тем лучше. Так, под ноги, внимательно… Вни…ма-а…те-е…льно-о-о..! Видишь как бы шов? Это я дерн снимал. Та-а-ак… Сдвигаем… Аккуратненько… Спо-кой-но… Давай шампур! И сама бери, тыкай в землю, вот сюда, где дерна нет. Да, только в этот прямоугольник… Еще…

Черт!!! Давай совок из пакета, рыть надо!!! Нет!!! Нет!!! НЕ-Е-ЕТ!!! У, стерва. Опередила, блин. Ну благородства никакого. Никакого благородства в бабах. НИ В ОДНОЙ! Черт… Ну и хрен с ней. Переживем, блин. Теперь-то у меня все в банках, в настоящих только… А не в трехлитровках стеклянных… Нет, обидно все-таки. Все-таки обидно. Мелочь, а обидно. И что ж я вовремя не подсуетился, а! Сразу надо было бежать, в тот же вечер, прямо с портфелем в руках – и сюда. А не к тебе, ла-пу-ся, блин. Она небось уж наутро как штык тут была, с шампуром и с совком… Ну, все, хорош. Поворачивай. Забудь. Не было тут ничего. И нет. Не было и нет. Вот и все дела. Ох, и надоели вы мне все… Ох, и как же мне все это надое-е-е-ло… Поехали. Домой, куда-куда! Виски мне будешь сама наливать. Ох, тоскаа-а… Хлестнуться можно…

Что я люблю на земле? Только Долину ветров. Камни шуршат под стопой, шелковым шелестом каждый шаг свистит, как змея, ускользая. Ветер люблю и орлов. Имя дано – аквилон – лучшему ветру из всех. Ветром орлиным его римляне звали не зря. Сивер, сиверко задул – скажет о нем славянин. Да, Aquila – орел, хищный и сильный, как вихрь. Север дохнет – и бодрей братия двинется встречь…

Да, дохнул аквилон. Север. Сдул остатки продуктов с прилавков. Именно в эту пору – в пору начала Эпохи перемен – одна неудавшаяся поэтесса, ныне давно покойная, если к ней вообще применимо это слово, – очень уж была она беспокойна при жизни, – школьная подруга и соседка моей двоюродной бабушки – нет, не профессор, и не профессора – избави Бог! – не все наши знакомые и не все женщины в нашей семье профессора – так вот, эта странная беспокойная некрасивая толстая Зоя Ибрагимова, отец ее был казах, приехал в Москву и сгинул в лагерях, а мать осталась – тетя Галя Проскурякова, веточка большого московского профессорского дерева, раскидистого, как тополя на Плющихе, – эта Зоя с круглым и плоским темным лицом и черными узкими глазами написала тогда такие строки:

Душа моя чуть-чуть тепла,

И в ней светло, как в гастрономе,

Жених мой в сумасшедшем доме,

А я сегодня умерла.

Чушь, конечно, и написала она это, возможно, гораздо раньше. Но сказано о Смоленском гастрономе, ныне обращенном в «Седьмой континент». А в ту пору, о которой я рассказываю, в Смоленском оставался только свет. Больше не было ничего. Зато света было много. Вот почему я запомнил эти строчки…

Итак, дохнул перестроечный аквилон, и братия наша рассеялась, вместо того чтобы сплотиться, – рассеялась точно так, как при начале татарского нашествия, но все же встала холодному ветру встречь – каждый сам по себе. И каждый пытался выстоять.

Я говорил уже о том, что мой профессор продал часть своего времени – а ведь дороже времени у талантливого человека и нет ничего – некоему коммерческому «университету», одному из многих, выросших, как несъедобные грибы, из невидимых простым глазом спор, аквилоном занесенных на землю нашего отечества.

И вот передо мной два листка – выпали из той же бумажной кучи, что обрывок дневника. Я сохранил оба.

Сохранил как свидетельства торжества Слова над якобы неодолимой стихией, над хаосом – неустроенным, бесформенным, безобразным. Оба листа А-4 – письменные работы студентов. Задания, выполненные в риторическом классе моего профессора. И что это были за студенты! Но мать сумела, справилась: напомнила им, что человеки они. И вспомнили ведь. И написали слова. И как написали!

На первом листе слов немного. Это вторая часть хрии – похвала. Похвала греческому лирику Архилоху. Мой профессор чтил его особо. Ведь некогда арбатский мудрец, положив бледную пергаментную десницу на левую коленку матери, вдохновенно учил ее читать вслух бессмертные строки:

Άλλα χάρτοισιν τε χάιρε και κακόισιν ασχαλά

Μη λιεν. Γυγνόσκε, χόιος ρυθμος άνθροπος εχέι! [19]

– Рю-ю-тмос, деточка! Произноси: «р-ю-ю-ю-тмос», вот как, – вытягивая синеватые губы трубочкой, наставлял ее Профессор настоящий. Русский Сократ она его называла.

Да, Архилох, поэт и наемный воин. Как и мой профессор, собственно. Знаете это: «В остром копье у меня замешан мой хлеб. И в копье же – из-под Исмара вино. Пью, опершись на копье» [20] .

Так вот что написал об этом великом эллинском лирике, вот что напечатал о нем на белом листе формата А-4 мальчишка по имени Амир, дикий сын диких родителей, с ног до головы облаченный в черную кожу и обвешанный серебряными черепами и всякими прибамбасами металлистов, – написал на самом современном, самом крутом компьютере (286–й в те времена, наверно):

«Он познавал жизнь копьем и Словом».

Неплохо, как вам кажется? Мне понравилось. Вот какова сила Логоса, умелой рукою ритора направленная на благо! В цель! В десятку!

Читать дальше