Анна Михальская - Профессор риторики

– Абсолютно. Конечно. Нечего было капать, – быстро согласился Алексей. – Ну, я тебе могу сказать, что не знал просто этого. – Это чтобы викинг почувствовал, что родительское осуждение последовало бы непременно.

– Я могу объяснить только тем, что парень в фрустрации был, не понимал, что он делает, – заявил викинг снисходительно, демонстрируя великодушие и справедливость.

– Да-а…

– Конечно, так нельзя, тем более что он сам создал эту ситуацию от начала до конца. – Викинг не мог все же не выразить своего подлинного мнения. – Какие претензии там к Волокову… Ну, человек сегодня занят и не может поехать в Зайцево. Ну и что, что тут такого? Позагорали бы с китайцами в Фуфлово, на озеро вон сходили, лошадь, елки рассмотрели бы получше. И к вечеру в Торопец, на поезд и в Москву. А Хай Чжэн – ну, написали бы ему записку. Что приезжали, и пришел бы он из Зайцева когда-никогда, прочитал записку, поел бы арбуза, получил подарки. В чем проблема-то?

– Ну, вообще-то Ники с Волоковым созванивался перед этим, – чуть извиняющимся тоном заговорил Алексей, – и Вовка сказал, что их повезет. В Зайцево.

– Он сказал, потому что у него в плане это было, туда ехать. А планы, сам знаешь, меняются. Ну какого хрена он бы туда поперся? Просто так-то? – Викинг крутанул бордо в прозрачном стекле и глотнул.

– Ники в любом случае неправ – это даже обсуждать нечего – это абсолютно… Стопроцентно… Хотя Волокова я знаю. Это семь пятниц на неделе. Это тоже, знаешь…

– Я тоже знаю, и это так, Леха, но, с другой стороны. Понимаешь, ну, тут серьезная работа, дела серьезные. И ради мальчишек каких-то… И какие могут быть претензии?

– Нет, претензий никаких.

– Ну конечно, почему Вовка должен строиться под капризы какие-то? Арбузы развозить с китайцами? По работе если нужно там, ну, это можно было бы понять.

– Ну да, у Ники это придурь, да.

– Ну да. Просто блажь. Причем ни Хай Чжэну это не нужно было, никому… Просто блажь. И даже Ники это не нужно было самому. А уж китайцам и лошади хватило. С головой. И ради нее одной съездить стоило. Потом, почему он не показал им русский лес? На бобровую плотину бы сводил… И китайцы были бы счастливы. А то он вместо того, чтобы устроить им приятное время, замучил их только.

На этом рассказ и обсуждение иссякли, как и темная жидкость в бутылке. И мы с Алексеем вышли на ночной проспект Мира, и ноябрьская грязная слякоть поглотила наши следы к метро.

Площадь у Рижского вокзала всегда какая-то тревожная. Ветер – а он дует там не переставая – закручивается спиралями, поднимая в воздух мелкий светлый песок. На зубах хрустит. Вокзал низкий и маленький, какой-то игрушечный, выглядит декорацией к фильму, который давным-давно пылится на полке в забытых коридорах исчезнувшей советской киностудии.

Зачем нужна мне теперь эта поездка? Как мечтал я о ней зимой, на Рождество, когда привез Хай Чжэна, моего кумира, к нам на дачу – познакомить с отцом, просить его стать для друга научным руководителем… Учителем, а значит, духовным отцом и наставником. Познакомить с матерью – пусть станет для моего профессора приемным сыном – он, таинственный пришелец с Востока. И мне – названым братом.

Помню, как вошли вместе в храм на горе… Из черной морозной ночи, окаймленной белым кружевом, шагнули прямо в теплое золотое сияние, в облако ладана, под синее небушко, с которого строго и ласково глядит долу, на люди своя, око Спаса Вседержителя и льется чудное пение ангелов – деревенских старушек-девушек.

Родители мои его приняли. В храме затепленную мною свечечку держать он отказался – тверды принципы китайского самостояния. Не тогда ли стало мне горько и грустно? Так горько и так грустно, что впервые за все время этой дружбы я это понял.

Но потом, когда вышли под бархатное звездное небо, пока возвращались, оступаясь в пушистом снегу, к спрятанному в заснеженных елях дому, пока сидели за праздничным столом, все снова потеплело, а грусть-тоска исчезла, будто и не было ее. Но нет. Я и тогда знал: не исчезла – осела на дне души, опустилась на дно колодца. Знал, только себе не признавался.

И вот полгода минуло. Хай Чжэн не нуждался ни во мне, ни в моих родителях. Родина для него могла быть только одна. И семья – тоже. И мне было тяжело и досадно. Досадно на самого себя. Но ту мечту – рождественскую, зимнюю – решил я все-таки осуществить. Пусть так – а все равно поеду на Волчью ферму. Если разобраться, ведь новая ее часть – та, в которой изучали поведение волков в экспериментальных условиях, где растили и наблюдали купленных мною по сотне баксов черных малюток, – самим своим существованием была обязана мне. Не было бы ничего, если б не моя дружба-любовь к Хай Чжэну, таинственному и неприступному, суровому и заносчивому. Если б не эта филия, как сказал бы мой профессор. К тому же только что был я в командировке – сам послал себя в шелковую страну, объездил ее всю – от Урумчи до Кун Мина. На переполненных поездах и автобусах, в которых желтолицые люди полулежат друг над другом в три этажа, на местных самолетах и на попутках… Проник в недоступный Тибет, где ночью скрывался от бандитов, скатившись в придорожную канаву, а потом от полицейских, затаившись в канаве по другую сторону шоссе. Пропоротая ножом рука быстро затянулась. Ну и, конечно, с трепетом въехал в Бейджин и был принят семьей друга как сын. Правда, как сын. И вернулся домой с подарками – для отца, для матери, для Хай Чжэна.

И вот я на площади Рижского вокзала, песчано-пыльной, изжелта-серой, как затянутое жаркой дымкой июльское небо. Со мной китайский рыцарь Ли Мин, подарки Хай Чжэну от родителей из Бейджина и маленький Вэй Юнь. Он предвкушает дальнюю дорогу, приключения и подтягивает сползший белый носок. Ослепительно белый. Ни разу не видел ни одного русского в носках такой непорочной белизны. Почему? Загадка этнопсихологии.

Ждать поезда недолго, но я отчего-то волнуюсь. В Москве уже продают арбузы. Отвезем Хай Чжэну. Скажу – из Китая. Поверит?

Поезд остановился в Торопце ночью. Волоков встретил, как договаривались, и мы с китайцами закатили в «тойоту» наш полосатый трофей. В машине оглушило что-то кошмарное. Гремела жуткая попса. Меня трясло ознобом ночи и возбуждения: вот уж скоро Волчья ферма. Скоро Фуфлово, скоро Зайцево – там, в глубине сомкнувших кроны лесов… Все спят.

– Ты, Колян, не обижайся, – голос Вовки Волокова с трудом пробивался сквозь гром и грохот «музыки», – только в Зайцево я тебя не повезу. Тут на следующем поезде, утром рано, волонтерки приезжают, немки и француженки. Так что я вас до Бубенцов доброшу, передохну до обеда, а там опять на станцию, девочек встречать. Извини. До Фуфлова в крайнем случае.