Йенни Йегерфельд - Лежу на полу, вся в крови

Если же другие участники дорожного движения не совершали никаких проступков, по дороге на вокзал мы обычно успевали прослушать выпуск новостей, а если на пути встречались пробки, то и морскую сводку погоды.

Но не сейчас. Не сегодня.

Я рванула к автобусной остановке. Если я не успею на автобус, то опоздаю на поезд, а денег на новый билет у меня не было. Однако не успела я пробежать и пары десятков метров, как у меня в голове молнией пронеслась мысль, заставившая меня резко развернуться и побежать обратно.

Я быстро повернула ключ в замке и ринулась прямо на кухню. Здесь я резко затормозила. Несколько секунд я стояла, терзаясь сомнениями и слушая собственное оглушительное, будто пропущенное через усилитель, дыхание. Потом набралась смелости и, словно в замедленной съемке, открыла ящик. Ручки и карандаши пришли в движение. Дрожащими руками я вытащила из ящика розовый ежедневник и сунула его в сумку.

Поезд на всех парах несся навстречу кажущимся сумеркам, обернувшимся большим черным грозовым облаком. Я смотрела в окно на пробегающие мимо пейзажи, на горизонт, кренившийся над склонами.

Я купила кофе, хотя, благодаря бушевавшему во мне адреналину, и так была на взводе, будто только что искупалась в проруби. Напряженно глядя прямо перед собой, сделала пару глубоких, отчаянных глотков, почувствовав вкус горьких пережженных зерен.

То, что я собиралась сделать, было неслыханно. Ужасно. Непозволительно. Я сняла резинку-застежку и медленно раскрыла ежедневник на первой странице. Успела прочесть на форзаце ее имя, выведенное характерными заглавными буквами. ЯНА МЮЛЛЕР. И тут же захлопнула его. Меня бросило в жар. Я вскочила, не находя себе места, и решила, что мне нужно в туалет.

Туалет оказался сущим кошмаром клаустрофоба, с окошком из молочно-белого пластика. На первый взгляд казалось, что оно должно опускаться по меньшей мере сантиметров на пятнадцать. Я вскарабкалась на раковину, уцепилась за прикрепленную к окошку металлическую планку кончиками пальцев и потянула ее вниз. Сделать это одной рукой было не так-то просто, но окно все-таки приоткрылось на пару миллиметров, пропустив струи холодного воздуха, ворвавшиеся с пронзительным свистом. Я присела на корточки и едва не потеряла равновесие, соскользнув одной ногой в раковину, — пришлось упереться рукой в настенный контейнер для салфеток, чтобы не упасть. При этом я повисла на крае окна, приоткрывшемся еще на несколько сантиметров. Пронзительный свист превратился в оглушительный рев, мои волосы яростно трепал ветер. Мне хотелось высунуть голову в окно, но это было невозможно — то ли щель была слишком узкой, то ли голова слишком большой. Распухшей от всевозможных вопросов. Пришлось довольствоваться тем, что есть, тоскливо пялясь в окно. Я видела небо — то есть только его я и видела. Темнеющие облака на темно-сером фоне.

Помогите.

Почему же так бьется сердце?

Помогите!

Почему оно так бьется, будто хочет вырваться наружу?

Кто-то подергал ручку двери, и я вздрогнула от неожиданности.

Быстро спрыгнула на пол, открыла дверь и вышла из туалета, с вызовом встречая устремленные на меня взгляды.

Вернувшись из туалета, я обнаружила ежедневник там же, где его оставила. Куда бы он делся? В сумрачном вагоне его обложка отсвечивала неестественно розовым. Я долго сидела, уставившись на него и набираясь смелости. Выпила таблетку обезболивающего. Проглотила комок в горле. Прошептала: «Прости, мама».

Чувствуя, как яростно пульсирует кровь в большом пальце, я снова сняла розовую резинку и открыла ежедневник. Тут же передумала и захлопнула, но снова открыла, оказавшись где-то на середине февраля. На восьмой неделе, если быть совсем точной. Я бегло пробежала взглядом страницу, не решаясь поначалу на ней остановиться. Если учесть, сколько времени мама проводила за записями, текста было на удивление мало, по крайней мере, на этой странице — пара коротких заметок об университете.

УНИВЕР:

С 8 ДО 10 ЛЕКЦИЯ ПО ПСИХ. РАЗВ.

(ТЕОРИЯ ПРИВЯЗАННОСТИ)

С 10 ДО 12 ПОДГОТОВИТЬ ЛЕКЦИЮ ПО ПСИХ. РАЗВ. (ПЕРЦЕПТИВНОЕ И КОГНИТИВНОЕ РАЗВ.)

С 12 ДО 13 ОБЕД

С 13 ДО 17 РАБОТА НАД ДИССЕРТАЦИЕЙ

Я полистала дальше. День за днем, страница за страницей были заняты похожими записями о ее университетских делах. Мало-помалу начала вырисовываться определенная система: каждый понедельник и четверг в ежедневнике были отмечены записью «КУПИТЬ ПРОДУКТЫ!», а субботы и воскресенья нечетных недель — записями «СТИРКА» и «УБОРКА» соответственно. Я быстро пролистала ежедневник до самого конца и убедилась, что это было прописано вплоть до декабря. Под всеми пятницами четных недель значилось «ВСТРЕТИТЬ МАЙЮ В 17:33!», по субботам — «МАЙЯ ДОМА», а по воскресеньям — «МАЙЯ УЕЗЖАЕТ В 16:24!». Именно так, с точностью до минуты.

Такой безличный тон меня расстроил — как это ни глупо, я надеялась на большее. От досады на собственную наивность я боднула спинку впередистоящего кресла, рана на лбу засаднила. Какая глупость — мама никогда не вывела бы вокруг моего имени сердечко, если я вдруг на что-то такое рассчитывала. Она не из тех, кто рисует сердечки, и я прекрасно это знала. Но дело даже не в этом — мне просто хотелось, чтобы она мне открылась, показав свои чувства — как угодно, будь то сердечко или случайное теплое слово, невольно выскользнувшее из-под ее сдержанного пера.

Я сделала глубокий вдох и раскрыла ежедневник на текущей неделе, шестнадцатой. Как обычно, в пятницу там было записано: «ВСТРЕТИТЬ МАЙЮ В 17:33!» — и я почувствовала, как у меня в животе снова испуганной птицей затрепетало беспокойство.

Получается, она собиралась меня встретить. Собиралась — и не встретила. Хотя я прекрасно знала, что записанное в ежедневнике для нее закон.

Что же случилось?

Что же случилось?

Я подняла взгляд на стаканчик с остывшим кофе в сером пластмассовом подстаканнике. Выпила его одним глотком и взглянула в окно, на проносящиеся мимо темные леса и поля.

Снова вернулась к ежедневнику. Ход моих мыслей прервало нечто неожиданное, не вписывающееся в выверенный еженедельный порядок. В среду, 11 апреля, за два дня до моего приезда, в ежедневнике значилось:

ДОК. РУУС, ВРИННЕВИ, 14:00.

Что это значит?

Она больна?

Она серьезно больна?

Почему тогда она ничего об этом не сказала?

Я чувствовала себя так, словно из моего тела выпустили всю кровь.

Вринневи? Разве не так называется большая больница в Норрчёпинге? Я была в этом почти уверена.

Я пролистала назад, сердце так стучало, что, казалось, его слышат все вокруг. О докторе Руусе была еще одна запись, одиннадцатого января, но они ведь могли встречаться и в прошлом году. В процессе поисков мне попалось еще два имени — Лундгрен и Султани. Я насчитала всего пять запланированных встреч с Лундгрен: две в январе, две в феврале и еще одну в марте. С Султани мама встречалась трижды: два раза в марте и один раз в апреле. Имели ли эти встречи какое-то отношение к больнице? В середине февраля я наткнулась на странную запись: