Аманда Проуз - Что я натворила?

Кейт — уже совсем не Кэтрин — лежала на жесткой койке и пыталась освоиться в своем новом доме. Она с облегчением поняла, что отсчет наконец пошел. Как и марафонская гонка, чем скорее она начнется, тем скорее закончится.

Тюрьма Марлхэм состояла из атриума, окруженного металлическими дорожками с боковыми сторонами из плексигласа, и нескольких этажей, на каждом из которых располагалась пара рядов камер. Здесь было неуютно и шумно: даже слегка прикоснувшись к перилам, вы слышали громкий лязг. Все равно что чихнуть в старой церкви. Изначально в здании тюрьмы размещался санаторий, но теперь его силуэт портило множество неуклюжих пристроек из красного кирпича.

В камерах обстановка была поуютнее, чем в общих помещениях. Разумеется, никакого ситцевого белья и приглушенного освещения тут не было, но не было и фанерных стен и металлических решеток, как показывали по телевизору в сериале «Овсянка». Камеры в тюрьме Марлхэм были больше похожи на комнаты в общежитии для молодежи — минимум обстановки и максимум удобства.

На наружных стенах, почти у самого потолка, имелись маленькие окошки. Защитное стекло покрылось инеем, а ручка, с помощью которой оно когда-то открывалось, уже давно сломалась, и все же окошко было затянуто в металлическую сетку — для верности. Кейт попыталась не представлять себе, как сейчас идут дела там, за окном; так было проще. В ее сознании остались лишь ее старая жизнь и жизнь новая, ожидающая ее по выходе из тюрьмы. Сейчас у нее наступил переходный период — неопределенный, но так необходимый.

Кейт было очень жалко, что она не могла рассказать детям, каково ей здесь, сказать, что все не так страшно, как они думают. У нее есть своя камера, очень удобная, с отоплением. Могло бы быть намного хуже. В отличие от большинства новоприбывших, Кейт по своему дому совершенно не скучала. Даже наоборот. В своем новом окружении она чувствовала себя уютно, наслаждаясь тем, что у нее есть свой уголок и своя койка.

Размышления Кейт прервала здоровенная тюремщица. Она отворила дверь в камеру, закрытую на замок еще пару минут назад; Кейт еще не поняла здешние порядки.

— Встать!

Произнесено это было больше как дружеская просьба, а не как приказ.

Кейт спрыгнула с койки и сунула ноги в выданные ей ранее открытые тапочки с резиновыми подошвами.

Женщина пошла следом за охранницей, которая, пользуясь ключами и пластиковыми карточками, открыла дверь в другой коридор. Они прошли по нескольким длинным коридорам и оказались в сером, холодном, похожем на больничный душе. Освещался он одной тусклой лампочкой. Еще тут была раковина, в которой покрытые ржавчиной трещины бежали к сливному отверстию. Здесь было влажно и пахло грибком.

— Можешь принять душ, Кейт, — сказала тюремщица.

Кейт улыбнулась.

— Спасибо, мне бы очень этого хотелось. Сколько у меня времени?

Тон надзирательницы был вполне дружеским.

— Столько, сколько нужно, милая.

— Правда?

Женщина кивнула.

— Сегодня ничего особенного не запланировано, так что не торопись.

Кейт снова и снова повторила в своей голове ее слова. «Столько, сколько нужно, милая…»

Она не могла в это поверить; эти несколько слов звучали как песня.

Кейт вошла в одну из четырех похожих друг на друга душевых кабин, чувствуя своеобразный запах раздевалок и общей душевой. Она включила воду, и когда струи воды полились из старенького душа, Кейт начала хохотать под каскадом воды. Смех этот, впрочем, быстро превратился в слезы. Только это уже были слезы облегчения, а не грусти. Кейт уже успела поклясться самой себе, что никогда слезинки не уронит по поводу Марка или его убийства. Никогда. Женщина неторопливо намылила кожу и вымыла волосы шампунем — дважды! Уже закончив мыться, Кейт все равно не выключила воду — просто наслаждаясь самой возможностью постоять под душем.

Потом она закрыла глаза и зафиксировала какое-то совершенно новое ощущение. Так вот каково это — принять душ, не боясь, что у тебя сердце выскочит из груди, не отстукивая мысленно секунды, не перечисляя в голове предстоящие хлопоты по хозяйству, пока трясущаяся от страха рука смывает шампунь или мыло под струями слишком горячей воды.

Кейт хихикнула. Впервые за более чем восемнадцать лет и зная, что за дверью стоит надзирательница, а на ночь ее запрут в камере, наступил момент, когда Кейт поняла, что освобождена из своего собственного ада.

— Как себя чувствуешь? — спросила тюремщица, когда Кейт вышла из душевой.

— Благодарю, гораздо, гораздо лучше.

Но спустя час слезы ее все-таки настигли. Кейт рыдала так, что слышно было во всем коридоре. Последовало несколько раздраженных выкриков: «Заткнись!» И пара более сочувственных фраз.

Дежурная по этажу стояла около выхода из коридора. Заключенные часто плакали, забыв об изматывающих судебных заседаниях, но осознавая, что ближайшие несколько лет проведут тут, за решеткой. Тюремщица подождала. Но Кейт не прекращала плакать. Слишком хорошо дежурная разбиралась в характерах людей и, пару часов пообщавшись с Кейт, сразу поняла, что та не очень-то намерена кого-либо беспокоить. Значит, дело серьезное.

— Гасим свет, дамочки! — щелкнула надзирательница выключателями. — И давайте потише, пожалуйста!

Она услышала шуршание и догадалась, что Кейт попыталась приглушить свои рыдания, накрывшись подушкой.

Завершая обход через час, чтобы проверить, везде ли выключен свет и все ли на месте, дежурная обнаружила Кейт сидящей на краю своей койки. Та опустила голову, и ее волосы спадали на лицо.

— Как дела? — прошептала надзирательница.

— Хорошо, спасибо.

Кейт улыбнулась темной фигуре. Она говорила с трудом, заикаясь, глотая слезы и еле дыша. Казалось, перед дежурной малыш, который не может говорить после истерики.

— На самом деле…

— Да, Кейт?

Нечасто заключенные в такое время суток пытались начать разговор или о чем-то просили.

— Не могли бы вы мне кое с чем помочь?

— Что?

Тон надзирательницы внезапно стал более строгим — она уже приготовилась к перебранке или к странному требованию. В ночное дежурство и то и другое редкостью не было.

Кейт подняла левую руку и поднесла ее к решеточке в верхней части двери камеры.

— Помогите мне, пожалуйста, снять кольцо. Мой адвокат говорил, чтобы я носила его во время суда, но теперь все, хватит. Оно так меня раздражает, но снять его я не могу. Уже как только ни старалась, не могу избавиться от этого чертова кольца. Я не хочу, чтобы оно здесь было, пожалуйста, помогите мне, я прошу вас.

Кейт отчаянно пыталась снять с пальца вещь, которая олицетворяла все ее страдания. Когда она впервые надела это золотое колечко, она была молода, полна надежд и страсти к жизни. Та женщина средних лет, которая теперь пыталась сорвать его с опухшего пальца, была так на нее не похожа. Ей казалось, что однажды, посреди ночи, кто-то стер из ее жизни пару десятилетий. Как жестоко, как жестоко.