Людмила Коль - Маша минус Вася, или Новый матриархат: [сборник]

— А вы его знаете? — в свою очередь удивилась Маша.

— Ой, да конечно! — махнула рукой Люся. — Пой! И пойдем знакомиться!

У Маши был чистый нежный голос, она на удивление хорошо для своего возраста владела гитарой, и еще детские слова ее песен в обрамлении обаяния, голоса и гитары казались более весомыми, чем просто слова.

Когда она допела, кто-то захлопал в ладоши, остальные подхватили. Один студент в порыве чувств предложил ребенку водки, Маша отрицательно закачала головой, и я прикрикнул на него: «С ума сошел! Она еще ребенок!»

Маше налили горячего чаю из котелка, и она, дуя на кипяток, отпивала его маленькими глотками.

— А про Митяя вы правду говорили? — повернулась она к Люсе.

— Конечно! — воскликнула Люся и вскочила. — Пошли за мной! Где тут Митяй?

Люсю болтало. Сказались усталость, водка и активный образ жизни.

— Она не дойдет, — в какой-то момент шепнула мне на ухо Маша.

— Ты ее не знаешь, — прошептал я ей в ответ, — профессионализм не пропьешь!

Люся уверенной, слегка плавающей походкой направлялась к палаточному лагерю, представлявшему собой бардовский олимп.

Какой-то бородатый охранник попытался нас остановить, но Люся махнула своей корочкой, сказала «мы журналисты» и двинулась вперед, уверенно ведя нас за собой. За длинным пустым VIP-столом грустно сидел Саша Домский, который был в завязке. Остальные бухали в палатках.

— Так, где этот бардюк? — ворчала про себя Люся.

— Простите, не подскажете, где Митяй? — обратился я к Домскому.

— Там! — махнул тот рукой в сторону большой палатки.

— Митяй, — заорала Люся, — выходи, подлый трус! — и, приоткрыв полу палатки, ввалилась внутрь.

Мы с Машей на всякий случай за ней не пошли.

Минут через — дцать Люся с Митяем вышли из палатки, чем-то закусывая. Люся навела на нас резкость и развернула к нам Митяя:

— Валерик! Это Маша, ей четырнадцать, и она хочет с тобой познакомиться и сфоткаться!

— Да я не против, — икнув, сказал Митяй и расплылся в улыбке.

Маша засмущалась, зарделась и слегка придвинулась к своей мечте.

Я навел на нее фотоаппарат и приказал:

— Ближе, Машенька, ближе!

Маша придвинулась еще на полсантиметра, и тут вылетела птичка. Даже две.

Утром Люсю срочно вызвали в Тольятти, что-то там стряслось у нее в газете. А мы с Серегой остались еще на пару дней покупаться и потусить. Обратных билетов у нас не было. Уезжая, Люся бросила:

— Ребята, после фестиваля можете пожить у меня в Тольятти, у меня трехкомнатная квартира, а я живу одна.

Билетов до Москвы на ближайшие поезда в кассах славного города Тольятти не было. Нам предстояло провести целые сутки в незнакомом городе, а денег на гостиницу у нас уже не осталось.

— Давай я позвоню Люсе, — предложил я, — она же нас приглашала!

— Я к этой «свободной женщине» ни за что не поеду! — отрезал Серега.

— Ты будешь спать всю ночь на этих жестких деревянных стульях? — попытался разжалобить его я.

— Буду! — огрызнулся упертый Серега.

— Да-а-а, тяжелый случай, — прокомментировал я и, оставив его с нашими рюкзаками на вокзале, пошел искать телефон-автомат.

Люся ответила по рабочему телефону:

— Супер, Никита! Я постараюсь пораньше сбежать с работы. Ночуете у меня! — безапелляционно заявила Люся.

— Я-то — за, но Серега уперся. Ты его чем-то сильно напугала в палатке.

Люся заржала как дикая лошадь.

— Ну и трус твой Серега! Скажи, не буду я к нему больше приставать!

— Хорошо, попробую его уговорить.

— Если он хочет ночевать на вокзале — пусть ночует! А ты давай ко мне! — командным тоном приказала Люся.

— Посмотрим, я тебе еще позвоню.

Надо ли говорить, что ночевать мы остались на вокзале.

И я тогда не мог знать, что видел Люсю в последний раз.

Спустя много лет я приехал с концертом в Ялту. Была ранняя осень. Платаны только начинали желтеть. Отдыхающих на набережной было еще довольно много.

Я выступал в Музее Чехова, собралась какая-то странная публика двух разных возрастных групп — интеллигентные старички и какая-то внезапная молодежь.

После концерта ко мне подошла красивая девушка с узким разрезом больших смешливых карих глаз:

— Вы меня не помните, наверно, я — Маша, — немного смущаясь, сказала она.

Я вгляделся в ее черты и внезапно вспомнил все — Грушинский, Люсю, Машу, Митяя…

— Маша, неужели это ты? Я вспоминал тебя. Ты стала такая взрослая и красивая! Ты поешь?

— Нет, больше не пою.

— А что ты делаешь в Крыму?

— Сбежала от родителей, — весело сообщила Маша. — Отец обещал выдать меня замуж против моей воли. И я сбежала. Знаешь, я до сих пор благодарна вам за те фотографии с Митяем. Они мне очень помогли тогда.

— Помню, помню, как ходил на почту, как отправлял их тебе…

— А я не верила, что вы пришлете фото. Мало ли кто что обещает. Только вы сдержали свое обещание.

— А потом ты пропала…

— Да, были разные причины. А еще Люсю помню, она такая прекрасная!

Я с трудом удержался — от одного упоминания имени Люси из моих глаз готовы были вырваться слезы.

— Люся… Ты помнишь Люсю… Как хорошо…

— А почему вы плачете?

И правда, почему я плачу? Мы ведь с Люсей даже не были любовниками. Да и друзьями, по большому счету, не были. Так, приятели. Знакомые. Друзья друзей. Люся… ох, Люся…

— Нет больше Люси…

— Как нет?

— Ее убили.

Если технический прогресс будет развиваться такими темпами, то вскоре обязательно придумают телефон или какое-нибудь средство связи для общения живых с умершими. Сто лет назад телевизор, атомная бомба и полет в космос тоже считались бредом. А что? Главное, чтобы кто-нибудь очень захотел такой аппарат создать. Я бы позвонил Люсе и сказал:

— Привет! У меня тут кальвадос. А у тебя что?

Не знаю, есть ли в вечности алкоголь. Возможно, что-то, что его заменяет? Предположим, она ответит:

— Привет, Никитос! У меня тут вечное пиво и таранка от Харона! Будем!

И мы чокнемся с ней в трубку или через что там можно будет чокаться? Монитор нетбука, плазма телика или экран букридера. Да через все можно будет чокаться!

— Я сегодня написал рассказ о тебе, — скажу я.

— Прикольно! — ответит она. — И о чем он?

— Все рассказы о любви. И только некоторые о нелюбви, которая тоже любовь.

— О любви? Ты же любишь Ольгу, я помню! — усмехнется она.

— Конечно, — отвечу я, — Ольгу. Но и тебя я люблю, и Ольга тебя тоже любила.

— У нас мог быть секс втроем? — спросит она.

— Не знаю, — отвечу я. — Дело, в конце концов, не в сексе. Хотя секс у нас был. Только интеллектуальный. И вдвоем, и втроем, и вчетвером, с Танюхой.

— Это точно! — заржет Люська.

— Помнишь, ты звонила мне в Калугу, рано утром, когда я только приехал домой после банкета в Музее Циолковского? В моей кровати тогда лежала прекрасная девушка, которая дрожала от моих ласк, а я так хотел ее, и мы почти уже начали, и тут позвонила ты. И сказала: «Никитос, что у тебя есть выпить?» — а я ответил: «Люся, шесть утра, я сплю!» — а ты сказала: «У меня кальвадос! Я сегодня просидела целый день в аэропорту в твоей гребаной Калуге и не могла тебе никуда дозвониться, и никому не могла дозвониться, и подыхала от скуки, а потом я летела в Тольятти и в самолете читала Ремарка, а там у него все пьют кальвадос, и я прилетела ночью в Тольятти, и сказала таксисту: чувак, мне нужен кальвадос, он посмотрел на меня как на сумасшедшую и сказал, я знаю, где достать, но дорого, и я сказала „фигня“, и он повез меня куда-то, я думала убивать, и он вышел, и его долго не было, а потом он вернулся, протянул мне бутылку и сказал, пипец как трудно найти кальвадос в Тольятти ночью, и назвал цену, космическую цену, и я отсчитала ему бабла и сказала, чувак, а теперь домой, и он отвез меня и хотел зайти ко мне, но я сказала „ноу“, и пришла домой, и нашла стакан, и открыла бутылку, и вот я звоню тебе и хочу с тобой чокнуться, Никитос, в трубку, потому что ты клевый, и Ольга твоя бывшая клевая, и мне было хорошо с вами, за нас, за красивых и талантливых!» и я сказал «я не найду сейчас кальвадос, у меня только пиво», я не помню, откуда взялось на столе в кабинете это пиво, но это был мой любимый портер, и ты сказала «супер, значит, ты в деле», и мы пили и говорили, пока не кончилось мое пиво, пока не кончился твой кальвадос, пока не кончился телефон, пока не кончилось это утро, пока не прошла печаль, пока не началась тоска, и мы попрощались и никогда больше не слышались. Только спустя полгода я узнал, что тебя убил какой-то козел в твоей постели из-за той самой трехкомнатной квартиры, и твоя мама на похоронах спросила «а почему нет ее друзей из Калуги?», да потому, что мы ничего не знали, милая, мы совсем ничего не знали, тогда у нас не было Интернета, а никто не догадался найти в твоих записных книжках наши номера, и мы рыдали спустя полгода, узнав о твоей смерти, такой глупой, такой нелепой, такой ненужной, и все мы стали братьями и сестрами по крови, по космосу, по неведомому ритму пульсации вселенной, мы стали одним целым, и теперь нам ничто не страшно, и кальвадос теперь в нашей крови как огонь, и ничто не важно, кроме любви, любой, какой бы она ни была, а она бывает любой, и я слышу тебя, и твой смех, и каждый раз, поднимая трубку телефона, мысленно чокаюсь с тобой, Люся, за то, чтобы ты больше никогда не скучала в аэропорту Калуги, и за то, чтобы тебе выдавали кальвадос везде и всюду по первому требованию, а когда я вернулся в постель через час после нашего застолья по телефону, моя девушка уже спала, и легкий пух на ее щеках пел песню о вечной любви.