Людмила Коль - Маша минус Вася, или Новый матриархат: [сборник]

— Ну как тебе Тейво? — спросила дома Гузель.

— Типичный финн, должно быть, — ответила Флора.

Дом Тейво тоже окружали искусственные елочки, хотя непонятно было, зачем украшать свой двор придуманными елками, если кругом леса, леса и пропасть живых!.. А может, все же неискусственные? — засомневалась однажды Флора, остановившись у одной из них и не решаясь потрогать… Нет, слишком ровная — иголка к иголке! — слишком правильная — ни одного изъяна! — слишком совершенная, чтобы быть настоящей, живой!..

А может, все же…

И Флора потрогала.

Елочка оказалась настоящей!

Но — вышколенной, доведенной педантизмом Тейво до такого совершенства, что казалась неживой.

А Тейво говорил (Гузель переводила):

— Флора, Флер… Вы и похожи на цветок. Китайскую розу.

— Я не люблю розы! — пугалась Флора, представляя себя в доме финна китайской розой в горшке, причем складном.

— Ну как, Флора? — волновалась Гузель.

Да никак.

— Воздух хороший, — вежливо одобряла природу Флора.

— А Тейво?

А Тейво… Ну что Тейво… Тейво — это всего лишь еще одна ошибка.

— Ну так не ешь больше пирожок, Сонечка! — сказала себе Флора и стала собираться.

В общем, Флора у финской тетки не задержалась, скоро уехав и не сумев объяснить ей про ту поруганную розу и несчастную елку, намертво вставшую между Флорой и любимым сердцу тетки соседом.

— Прощай, елочка, ты ни в чем не виновата, — оглянувшись напоследок, сказала Флора.

И вернулась в Питер.

Она уже не путала хлеб с булкой, сахар с песком, ела мороженое на улице в двадцатиградусный мороз и не прятала свою голову в шапки. Но станцию метро «Черная речка» по-прежнему не любила. И розы тоже.

А любила пионы. Взъерошенные, лохматые пионы — они напоминали Флоре ее жизнь, полную асимметрий, неправильностей, недоразумений, ошибок, несущих в себе очарование и примету живого…

Однажды вечером в редакцию позвонила Танюха:

— Ребята! Подруга Люсенька приехала! Я давно хотела вас познакомить! Приезжайте ко мне домой!

И мы с женой Ольгой, бросив срочные материалы для газеты, отправились к Танюхе в ее сутулый покосившийся деревянный дом в центре города, где порой собирались сливки местной культуры.

Подруга Люсенька, в отличие от смуглой Танюхи, была блондинкой, однако такой же худой и невысокой, так же легко пила горячительные напитки, так же лихо курила и так же виртуозно выражалась русским народным матом.

— А я столько о вас слышала, ребята! — сказала она, чокаясь с нами стаканом с водкой.

— А сколько мы о тебе! — ответили мы, чокаясь тем же.

Подруга Люсенька когда-то училась с Танюхой на факультете журналистики. Не вспомню сейчас, кто из них его закончил, а кто вылетел раньше. Но они понимали друг друга с полуслова и вечно не могли наговориться. Танюха родила сына и меняла мужей как перчатки, а подруга Люсенька так и не вышла замуж и не родила детей. Возможно, ей это было и не нужно. Люся была прирожденным лидером, мачо в линялых девичьих джинсах, казалось, она могла бы быть вождем племени и весело справляться со стадом мужчин. Вместо этого Люсенька вечно работала главным редактором каких-то газет, периодически пускалась в авантюры, регулярно снималась у Вани Демидова в его скандальном шоу «Акулы пера», брала интервью у звезд, заводила стремительные романы или бросала все сразу. Казалось, ее энергии хватит на десять других Люсенек.

…После очередного тоста подругу Люсеньку понесло:

— Так, ребята, мне срочно нужен мужик! Трахаться хочу — сил нет! Целый месяц никого не было! Зовите кого-нибудь побыстрее!

Время было позднее, за полночь, и люди без крайней нужды на улицу не выходили. Да и легко сказать: подайте мне мужика! А как ему объяснить, что его хочет трахнуть сегодня ночью знаменитая журналистка из Тольятти! Да и телефона у Танюхи дома не было. Был только телефон-автомат на углу улицы, рядом с отделением милиции. Ну не в милицию же было обращаться!

— Так, мать, я не поняла! У тебя что тут, никого нет, что ли, для меня? — возмущенно выговаривала она Танюхе.

И тут Танюха с моей женой внезапно, не сговариваясь, посмотрели на меня.

— Дуры вы, бабы! — вспылил я в ответ и отправился спать на диван.

Подруга Люсенька была не в моем вкусе. Но дело было совсем не в этом.

Спустя несколько лет я собрался со своим старинным приятелем Серегой на Грушинский фестиваль. И тут вдруг вспомнил, что Грушинский проходит где-то между Самарой и Тольятти, а в Тольятти как раз живет подруга Люсенька.

И я позвонил по телефону, который давно она мне дала.

— Люся, приветище! Я еду на Грушинский. Ты, случайно, туда не собираешься заявиться?

Люся работала главным редактором очередной газеты. Она сказала, что, как только сдаст гребаный номер, тут же рванет ко мне. Настроение поднялось, потому что скучать с Люсей не представлялось возможным.

Еще в электричке от Самары до какого-то там грушинского километра нам с Серегой повезло познакомиться с молодыми студентами, которые тоже ехали на Грушу. Ребята были из самарского авиационного. Они пригласили нас в свой небольшой палаточный городок, где была масса преимуществ — от круглосуточной охраны, поскольку всегда кто-то был в лагере, до кормежки, которую взяли на себя девушки-студентки.

Пока Люся доделывала редакционные дела, я бродил между палаток, прислушиваясь к наиболее благозвучным голосам, периодически зависал у какой-нибудь сцены, успел познакомиться с бардами, певшими на эсперанто, с совсем юной певицей с гитарой, годившейся ей в матери. Юную певицу звали Машей. У нее был узкий разрез больших карих глаз, которые, кажется, все время смеялись.

Я подошел после ее выступления сказать пару добрых слов. Машенька засмущалась и сказала, что вообще-то она стала лауреатом камбуровской сцены. Я от души поздравил ее и поинтересовался ее возрастом, уж слишком молодой казалась лауреат.

— Четырнадцать, — сказала она и покраснела.

— Ого! Четырнадцать — и уже лауреат! К тому же ты отлично играешь на гитаре! — сделал я еще один комплимент.

В этот момент откуда-то из кустов вышла женщина такого же невысокого роста, как Маша, похожая на ее гитару.

— Здравствуйте! — сказала она мне.

— А это моя мама, — представила ее Маша. — А это…

— Никита, — опередил я ее. — Я слышал выступление вашей дочери и подошел, чтобы высказать свое восхищение.

— Спасибо вам, Никита, мы с отцом тоже очень рады за нее, — сказала мама.

И мы попрощались.

Устав от песен и солнца, я решил вздремнуть в палатке до приезда Люси, и только я удобно устроился в спальнике, как услышал громкий сиплый голос над грушинской поляной: