Сергей Хазов-Кассиа - Другое детство

— А я «Алису» люблю. Знаешь?

— Нет.

— Фигассе, чел, «Алису» не знаешь! Костю Кинчева не знаешь?! Ну вы тут ваще отстали, я смотрю. У тебя магнитофон есть?

— Есть, но мама не разрешает пользоваться.

— Да ладно, бля, Тёма, «мама не разрешает». Мы немного в следующий раз попользуемся, ей ничего не скажем. Или можем ко мне поехать, у меня послушать. Но тогда после уроков надо, а то далеко.

Я по-прежнему не понимал, стали ли мы друзьями или оставались одноклассниками, которые проводят много времени вместе. Мы сидели за одной партой, вместе стояли на переменах, когда Артур не курил, и я провожал его до остановки после уроков, если он уезжал домой, не зайдя ко мне. Я часто писал за Артура контрольные работы, потому что не мог устоять перед этим его взглядом голодного щенка. Он, правда, исправлял мои решения, чтобы получить тройку. Когда я спросил его, зачем, он иронично ответил: «Не пойму, Тёма, умный ты чел или не очень. Если я вдруг заделаюсь отличником, все поймут, что я не сам это пишу. А к тройкам ни у кого вопросов не возникнет».

Все уроки мы теперь прогуливали вместе, кроме тех, что решали проспать.

Дома он оставлял свои лесные повадки, становясь проще и естественнее. Мы валялись на диване, болтали, пытались иногда делать уроки, но это не особо получалось: я не мог сосредоточиться, а Артур вообще делал домашние задания лишь в исключительных в случаях.

Мне с ним нравилось. Это было новое ощущение, чувство родства и единства. Даже если просто находишься рядом с кем-то, кто тебе нравится, — понимаешь, что ты не один.

У нас появились ритуалы типа рукопожатий при встрече или сна на уроках истории. Поначалу я каждый раз отмечал это и получал удовольствие, когда Артур протягивал мне свою худую острую лапку, но несколько месяцев спустя перестал уделять внимание таким мелочам. Артур по-прежнему старался шокировать меня как можно чаще, и у него это легко получалось.

Я же немного наигранно реагировал на его замечания, даже если похожая мысль крутилась в моей голове за секунду До того, как её произносил Артур. Более того, иногда он предупреждал мои невысказанные желания, которыми я не стал бы с ним делиться, боясь разрушить образ «правильного мальчика» («Тёма, давай, короче, вообще на всё забьём и ко мне поедем»).

Мне оставалось лишь делать изумлённое лицо и говорить что-то вроде: «Ты совсем с ума сошёл!» — а потом соглашаться на его уговоры.

Пару раз мне, впрочем, пришлось убедиться в том, что зубы, проглядывавшие в его щенячьем оскале, весьма остры. Первый раз это произошло на уроке литературы, повлияв на дальнейшую судьбу не только Артура, но и мою.

Если контрольные работы было легко писать за двоих, то с сочинениями всё обстояло сложнее. На уроке у меня не хватало времени, но и дома я мало чем мог помочь. Вадимовна легко распознала бы мой стиль, поэтому на все просьбы Арчура написать за него, я лишь подкинул ему пару мыслей, не затронутые в моей работе, которые могли быть интересными и обеспечить ему желанную тройку. Он, конечно, обиделся — «Ну ладно, чел, посрать тебе на меня и моё сочинение, ну и хуй с тобой. Думаешь, я сам не справлюсь? Да я лучше тебя напишу!»

Он и в самом деле пришёл на следующий урок с очень серьёзным видом и отдал испещрённые чернилами тетрадные листки так, будто это было написанное им Евангелие. Я надеялся, что он использовал некоторые из моих мыслей, отчасти чтобы потешить самолюбие, отчасти потому, что и в будущем это решило бы проблему: я мог выступать в роли ангела Иоанна Богослова, давая ему наводку, а он бы излагал всё как умел. Я не учёл, что Артур не очень хорошо писал. Могу только представить, сколько он сделал орфографических и пунктуационных ошибок: красных чернил там было чуть ли не больше, чем синих (впоследствии я проверял его домашние работы, но не успевал делать то же и в классе). А стиль его стал откровением даже для Вадимовны.

Обсуждение сочинений Вадимовна, как обычно, начала с цитирования самых лучших, по её мнению, работ, я был горд услышать и свои отрывки: «Мне кажется, что маленький принц — это не просто лирический герой. Автор хотел показать трагедию любого ребёнка, которому так сложно найти друга среди взрослых, они не только не способны понять его, но в принципе им не интересуются. Они живут на своих планетах, и им дела нет не только до детей: ведь и между собой они не могут пообщаться. Хотя в одиночестве маленького принца есть и его вина, ведь он сам не заметил друга, что всегда был рядом с ним, на его планете».

А потом наступила следующая часть урока, ожидаемая с нетерпением.

Выдержав паузу и приняв выражение лица, в котором справедливый гнев соседствовал с издёвкой, Вадимовна прочитала: — Это сказка про то, как маленький принц ушёл от родителей и заблудился в пустыне. Там он встретил много животных, все они пытались стать его друзьями. Лиса рассказала ему, что друга нельзя увидеть глазами. Лиса ему также объяснила, что он должен дружить и с розой, но он не хотел дружить с розами, — здесь Вадимовна замолчала. Мы сидели тихо, не было ясно, можно ли начинать смеяться. Через минуту она продолжила: — Мне интересно было бы спросить автора, читал ли он на самом деле эту сказку или только просмотрел её наискосок? И зачем мне нужен пересказ непрочитанной книги?

Дальше шли другие отрывки из того же сочинения, весь класс заливался, не только искренне веселясь над текстом и манерой его прочтения, но и от радости, что это написано кем-то другим и можно смеяться со спокойной душой. Я тоже хохотал, хотя и узнавал мысли, подсказанные мной Артуру.

Он действительно не потрудился прочесть «Принца». Не смеялся только сам Артур. Весь красный, он стиснул на столе кулаки и исподлобья зло смотрел на Вадимовну. Было видно, что в нём закипает что-то гневное и безрассудное.

Иногда так бывает, что люди шумят, смеются, разговаривают, а потом вдруг по какой-то неведомой причине замолкают. В таком оглушительном безмолвии внезапно раздался сдавленный, но громкий голос Артура: — А зачем вот так вот всё обсасывать?

Все сидели не дыша. Вадимовна медленно повернулась в нашу сторону, посмотрела на Артура так, будто не расслышала его, и очень тихо, почти шёпотом, спросила:

— Что? Что ты сказал?

— Зачем вы всё обсасываете? — повторил Артур чуть тише: дав выплеснуться раздражению, он понял, что это было лишним, но исправлять что-либо было поздно.

Вадимовна резко подошла к окну, отвернувшись от класса, и сложила руки на груди, как будто пытаясь справиться с охватившими её эмоциями. Это была новая поза, которую никто раньше не видел и которая всех немного испугала. Что она сделает? Закричит? Затопает ногами? Заплачет?

Выпрыгнет в окно? Как в страшном кино, мне захотелось промотать плёнку, чтоб мы были уже на следующей сцене. Она постояла так немного, потом медленно повернулась и, глядя Артуру прямо в глаза, произнесла, чеканя каждое слово: