Сергей Хазов-Кассиа - Другое детство

Может, она думала, что Вера Николаевна тоже станет мне рассказывать про то, насколько красная у меня аура?

— Вера Николаевна, а что вы думаете по поводу церкви? — спросил я простым и даже несколько радостным тоном, будто интересовался её мнением о втором сроке американского президента.

— Церкви? Видишь ли, Артём, Церковь как институт за многие столетия своего существования себя исчерпала. Но сами храмы, куда люди ходят молиться, остались средоточием многих сил. Представь себе, сколько народу приносит туда свои горести, радости, просьбы и жалобы. И всё это там собирается в течение многих веков, — тут она серьёзно на меня посмотрела, — так что если тебе хочется сходить в церковь, не бойся, просто иди. Не обязательно уметь молиться И всё, что нужно, придёт само.

Иногда с самим собой сложно пообщаться, когда ты находишься в привычной для себя обстановке, а в соборе, может быть, получится. Но если ты спрашиваешь меня о боге, то это тема для отдельной беседы. Если хочешь, поговорим об этом на следующем собрании.

Нет. На тему существования бога я говорить не хотел. Мне хватало маминой установки, что в мире присутствует некое божественное начало, частица которого есть в каждом из нас, а уж как это начало называть — вопрос вкуса. И логично было сделать вывод, что именно это божественное начало должно помочь мне справиться с самим собой. Оно бы, наверное, давно уже помогло, но было скрыто, задавлено внутри меня. Оставалось только освободить езде, чтобы начать новую, чистую и открытую жизнь.

Я решил никому про церковь не говорить. Даже Катя, давшая мне совет, могла проболтаться Артуру. Тот, наверное, промолчит, но про себя решит, что я совсем свихнулся.

Я поехал во Владимирский собор во второй половине дня после уроков.

Почему именно сюда? Не знаю. Ничем особенным он не отличался, просто был, на мой взгляд, достаточно старым, или, как говорили некоторые, намоленным, но стоял вдали от туристических маршрутов. Он показался мне настоящим, этот храм, потому что сюда приходят, чтобы говорить с богом, а не рассматривать фрески.

Мне было немного боязно входить внутрь. Казалось, все станут на меня смотреть и перешёптываться, пытаясь отгадать причину, приведшую в церковь парня вроде меня. Так что я принял самый что ни на есть скучающий туристический вид, как будто пришёл с культурно-познавательными целями. В храме было тихо, темно и пусто.

Маленькая бабушка в темной одежде снимала огарки с подсвечников, ещё пара старух молились по углам, да тётки за столом с книгами и Свечами кудахтали о чём-то отнюдь не божественном: — Да, ага, ну а она что?

— А она и говорит мне: «Нюра, да я же тебя предупреждала!»

— Ну, ага, ну а ты что?

— А я ей и отвечаю: «Ну так что же, что предупреждала, так ведь никто же не знал, что так выйдет!».

Когда за мной закрылась, громко скрипнув, дверь, они на мгновение замолчали, посмотрели в мою сторону, а потом закудахтали снова, как будто меня тут вовсе не было.

— Да ты что? Ну, так ведь и есть! Ну, а она что?

Я зашёл за колонну так, чтобы меня не было видно тёткам-продавщицам. В дальнем углу стояла низенькая махонькая старушка, вся закутанная в миллион платков, но она была так увлечена своей молитвой, что я без труда представил, будто я здесь один. Или не один? С икон со всех сторон на меня смотрели десятки глаз. Я понимал, что это просто изображения, нанесённые темперой на дерево, но не мог отделаться от ощущения, что они смотрят не просто на меня, а внутрь меня. Что я перед ними — раскрыт и ясен, как шахматная доска для игрока. Мне подумалось, что окружающие меня люди глядят на меня, как баран на новые ворота, видят что-то сложное, но даже не пытаются разобраться, что к чему. Или делают какие-то предположения и выводы, которые заранее можно считать неверными, потому что для верных выводов у них нет ни опыта, ни интуиции. И только здесь эти безмолвные святые понимают меня и видят меня всего, целиком и полностью. И уж они-то наверняка знают, каким должен быть следующий ход, но только уста их закрыты самим их нарисованным естеством, и мне остаётся лишь угадывать их желания или просить, чтобы они дали знак, что мне делать дальше.

Мне стало спокойно и мирно. Я не умел молиться и не знал, как и с кем разговаривать в церкви, потому просто стоял, не сводя глаз с иконостаса.

Мне казалось, что если я буду просто так вот стоять и смотреть, мне откроется что-то важное, и я пойму, как надо действовать. Я не слышал больше кудахтанья тёток, не видел старушки в платках, я вообще не ощущал себя в церкви как в некоем строении на Владимирском проспекте. Я был где-то за пределами этого мира. Мне захотелось сесть, но сесть было негде, так что я прислонился к углу колонны, не отрываясь от икон.

Не знаю, сколько времени я так простоял, но когда вышел на улицу, уже стемнело. Зимний ветер унёс все надежды на весну, пурга поднялась, как в середине декабря. Но мне было не до погоды. Я старался сохранить в себе чувство просветлённости и мира, которое вынес из церкви. Вот оно, избавление от моих недугов. Как же я раньше об этом не подумал?! Если ходить сюда постоянно, то рано или поздно я просто забуду о том, что меня донимало прежде, и стану совсем другим, обновлённым человеком.

Перед сном я старался удержать ощущения этого дня, но несмотря ни на что не смог совладать с тем, что поднималось во мне изнутри, как по часам, в одно и то же время. Я решил, что, наверное, одного похода в церковь недостаточно, но не стоит по этому поводу расстраиваться. В конце концов, в собор я сходил только сегодня, а трудности преследуют меня уже несколько лет.

На следующий день Катя зашла ко мне одна. Когда я провожал её, она вдруг спросила меня:

— Ну, ты в церковь-то сходил, как я вижу?

— Да. А ты почему так решила?

— Да ты сегодня какой-то блаженный, ну, в смысле, спокойный очень.

— Ты только Артуру не говори, ладно?

— Не скажу, не бойся. Ему этого не понять. Но он придёт к этому тоже рано или поздно. Все мы придём, — мечтательно ответила Катя, — а ты что там делал-то? Молиться-то умеешь? — засмеялась она.

— Нет. Я просто так стоял и думал.

— Ох ты, котик. Это хорошо, что думал, но надо молиться.

Молитва, она хоть и простая, но сила в ней есть, иначе бы её люди столько веков не повторяли. Я тебе напишу слова. Хочешь со мной в воскресенье на службу пойти?

— А как же Андрей?

— А он не ходит в церковь.

— Ну, давай пойдём.

На службе мне понравилось меньше. Оказалось много народу, было тесно и душно. Катя надела на голову платок, так что ещё больше стала напоминать птичницу Аграфёну. Когда мы вошли в церковь, она слилась с толпой, её серая спина растворилась в десятках таких же. Священник нараспев говорил что-то, народ вторил ему. Вокруг меня стояли одни женщины без возраста и даже без пола, ничего женского в них не осталось. Они истово крестились и тянули за священником: «Господу помолимся. Господи поми-и-и-илу-у-уй».