Мартин Гарднер - Рассказы

Я обернулся и пробежал глазами по корешкам книг, что стояли на полке около стола Гарольда. Большинство названий было на немецком или польском языках. Но я вытащил небольшой томик, который выглядел здесь столь же неуместным, как немецкий трактат по логике — на аптечной полке. Томик оказался антологией стихов из нескончаемой серии Унтермейера.

Я открыл книжку на форзаце, чтобы узнать, не принадлежала ли она Гарольду. "Гарольду от тети Сары" — гласила надпись. Я нашел стихотворение Шелли в указателе, а разыскать нужные строки оказалось совсем просто, так как они были подчеркнуты.

— Послушайте, — сказал я:

Райнкопф размышлял все то время, пока зажигал спичку и раскуривал трубку.

— Я помню этот фрагмент. Шелли тогда находился под влиянием неоплатонизма. Заметьте, как он использует слово "пятнать", имея в виду...

Он остановился и несколько раз моргнул. Он начинал понимать.

Я сел и зажег сигарету.

— Вы можете утверждать, что Гарольд был счастлив, работая здесь?

— Счастлив? — Профессор откинулся на спинку кресла. — Псе зависит от того, как вы определяете счастье. Аристотель говорил...

— Вы читали автобиографию Шервуда Андерсона? — прервал я его.

Он покачал головой.

— Книгу эту великой не назовешь, — сказал я, — но это честная книга. Одна из историй, рассказанная Андерсоном, — о том, как он бросил фабрику по производству красок, которой управлял в Огайо.

Я видел, что Райнкопф заинтересовался, поскольку позволил своей трубке погаснуть и не приложил никаких усилий, чтобы разжечь ее вновь.

— В течение многих лет, — продолжал я, — Андерсон сидел за одним и тем же столом и писал одни и те же нагоняющие тоску деловые письма. И вот однажды, когда он диктовал очередное письмо, его внезапно охватила, будем говорить, тоска по шуму рыночных площадей. Так что он оборвал фразу на полуслове, рассмеялся, как безумный, в лицо своему секретарю, вышел из кабинета, спустился на железнодорожные пути и распрощался с этим этапом своей жизни.

— Существует миф, что Сантаяна 24 24 Джордж Сантаяна (1863-1952) — американский философ. поступил точно также, когда ушел из Гарварда, — сказал Райнкопф, — но я совершенно случайно узнал, что он покинул Гарвард, потому что унаследовал значительное состояние. Он сам рассказал мне об этом.

— Любопытно, — сказал я. — Теперь я могу предположить, что с Хиггенботэмом произошло то же самое, что случилось с Андерсоном. Я могу ошибаться, но три года — слишком долгое время, чтобы работать за одним и тем же столом. Между прочим, над чем он трудился?

— Влияние промышленной революции на развитие символической логики. Тему предложил ему я.

— Не сомневаюсь. Вот как я представляю себе всю сцену: Гарольд сидит здесь целый день, чувствует себя уставшим, скука охватывает его. Он работал над своим исследованием всю зиму. Наступила весна. Мальчишки играют в софтбол, и мяч разбивает окно подобно удару божественной молнии. Гарольд поднимает его и идет к разбитому окну. Он видит, как убегают мальчишки. Затем он окидывает взглядом всю открывшуюся внизу картину. — Я почувствовал, что и меня самого переполняет поэтическое настроение. — Первый по-настоящему весенний день. Солнце светит. Птицы щебечут. Теплый бриз, четкие ясные цвета, прекрасные девушки, появляющиеся из ниоткуда...

Райнкопф моргнул слезящимися глазами и устремил их вдаль.

— Словно на зиму девушки впадают в спячку.

— Правдоподобная гипотеза, — сказал я, улыбнувшись. — И если Гарольд простоял у окна достаточно долго, он, конечно, увидел много замечательных представительниц этого вида. Я просто вижу, как он медленно возвращается к своему с голу и — в изумлении — сжимает в руке мячик. Мяч кругл, как мир, но сер и бесцветен, как та одинокая жизнь, которую он ведет.

Профессор начал было говорить, но я остановил его, подняв руку.

— Скорее всего, — продолжал я, — шов на мяче слегка ра зошелся. Гарольд охвачен ребяческим порывом разодрать его оболочку, чтобы посмотреть, что там внутри. Вам доводилось когда-нибудь рвать мячики, Б. П.?

Он покачал головой.

— Вы должны это как-нибудь сделать. Внутренности мячей для гольфа представляют собой захватывающее зрелище. Во всяком случае, я думаю, что именно так поступил Гарольд. Возможно, это было неосознанное желание порвать в клочья академическую карьеру. И когда он добрался до кусочков сукна, я думаю, что яркие цвета, возможно, поразили его подобно апокалиптическому видению, подобно тайне, похороненной в сердце мира.

Я собрал бумаги с пола и запихнул их обратно в корзину.

— Гарольд вспомнил те строки Шелли, — продолжал я, — и был поражен контрастом между цветами собора и серыми башнями и мрачными коридорами университета, между многоцветным блеском жизни и бесцветным сиянием символической логики.

— Что ж, неплохая метафора, — сказал Райнкопф задумчиво. — Конструкции символической логики — это именно то, чем мы первым делом можем обесцветить наш взгляд на вещи.

Я не был уверен, что понял, что это значит, но фраза выглядела впечатляюще.

— Новый взгляд на вещи, новый образ жизни — вот что требовалось Гарольду. Мяч для софтбола как раз и сыграл роль, как сказали бы психиатры, спускового механизма. Он, должно быть, высвободил подавляемое Гарольдом чувство негодования и тоски. Гарольд понял, что в его жизни наступил кризис, который сметет все его планы, точно так, как вдребезги было разбито это окно. Охваченный внезапным порывом, он схватил свою ручку и,подобно кинжалу, вонзил ее в уже готовую цветастую символическую композицию, чтобы никогда больше этот достойный инструмент не применялся для заполнения жалких заметок на бeцветных каталожных карточках.

Я сделал последнюю затяжку и попытался попасть окурком в отверстие в окне, но промахнулся. Я подошел, чтобы поднять его.

— Куда, вы думаете, он отправился? — спросил Райнкопф подавленным голосом.

Я выкинул окурок в открытое окно и пожал плечами. Несколько недель спустя, когда я уже заканчивал завтрак в Квадрангл-клубе, вошел Райнкопф. Ничего не говоря, он вручил мне письмо:

Уважаемый Б. П.!

Я приношу Вам свои извинения за мой внезапный отъезд и сумасбродное поведение. Разумеется, я не собираюсь возобновлять учебу.

Трудно все объяснить. Скажу лишь, что мальчишка угодил в окно софтбольным мячиком. Я разодрал оболочку мячика, обнаружил внутри немного цветного сукна и решил сесть на автобус в Новый Орлеан. Здесь у меня есть работа официанта во Французском квартале. И ничего менять я не намерен.

Полагаю, что Вы без труда найдете другого студента, который сможет закончить мою работу, и, надеюсь, что Вы не будете оскорблены, если я скажу, что по прошествии некоторого времени мое исследование вынудило меня прийти к заключению, что промышленная революция вообще никак не повлияла на развитие символической логики. Но по соображениям деликатности я не смог сказать Вам об этом.