Владимир Сорокин - В поле

— Чудесный аксессуар у вас, — Мейерхольд положил голую ногу на стул.

— Это называется «чемодан визажиста». Поднимите-ка…

Он приподнял ногу, Поля подложила под нее чистое вафельное полотенце:

— Спину потом сделаем.

— Чемоданчик… — Родос губами вытянул сигарету из пачки «Кента», протянул пачку сидящему Мейерхольду. — Без него никуда?

Они закурили.

— Не то слово, — Поля зачерпнула крем, стала быстро накладывать его на бедро Мейерхольда. — У меня подруга однажды в такси забыла. Ехала ночью с пьянки. Бывает такой облом. И все. Конец профессии.

— А новый купить?

— Он пустой-то стоит двадцать штук. А там же еще содержимое. Палитры, кисти, крема, техника. У меня шесть японских кистей по сто баксов каждая…

— Ну а… Занять бабок? Типа потом отработаю?

— Понимаете…

— Давай на «ты»?

— Да. Понимаешь, каждая собирает свой чемодан месяцами, годами. Это все сразу не купишь, надо пробовать, привыкать, выбирать, менять.

— Как гардероб, да? — Родос нервно прохаживался, поскрипывая только что начищенными сапогами. — Пиджачки, юбчонки, девчонки…

— Че, мандражишь? — Мейерхольд выпустил в него дым.

— Есть малек. Москва все-таки… Поль, а вы… Ой, ты москвичка?

— Подмосковье. Малаховка. Родители из Астрахани.

— Во! Тоже рыбное место! — засмеялся Мейерхольд.

— Да, с рыбой у нас в семье умеют обращаться. Не тряси ногой. Так, нога — поперечные синяки, спина — продольные, да?

— Да.

— Сделаем.

Родос отодвинул занавеску:

— Народ прет вовсю. Слышите?

— Слышим. У нас еще двадцать минут, чувак же сказал, — успокоил Мейерхольд. — Поль, у тебя нереально нежные руки.

— Спасибо. А кто вас в Оренбурге гримировал?

— Одна особа с телевидения. Но она с тобой не сравнится.

— Как вобла против стерлядки, — Родос стал застегивать китель капитана НКВД.

— Спасибо! Крутое сравнение! — засмеялась Поля, делая кровоподтеки.

— Он у нас вообще остроумный, — тряхнул кудрями Мейерхольд. — Калом бурит регулярно!

— И помногу. Фу-у-у-у… — Родос протянул руку, пальцы его дрожали. — Чего-то я давно так не мандражил, а?

— Главное — не промахнись! — засмеялся Мейерхольд.

— Ржешь, жопа, у тебя ж всего две фразы, а у меня их вон сколько…

— Ребята, не волнуйтесь, — Поля приступила к новому кровоподтеку. — А на лице не надо?

— Не, чел сказал, что лишнее. Лицо чистое. Кр-р-расивое! Хотя, дома меня та тетя сильно разукрасила.

— По теме, нам же микрофоны положены? — потер ладонями Родос. — С такой-то толпой! Тысячи людей!

— А на что тебе голос дан, Ди Каприо? Ори на полную!

— Придется… Блин, не знаю… — Родос глянул за занавеску. — Москва.

— Да. Столица нашей родины.

— Все что угодно может быть.

— Вот и постарайся, ептеть… Извини, Поль. Спиной?

— Да, повернись.

— Я не про это… — фыркнул Родос, отходя от занавески. — Башку могут проломить. Отморозков много…

— Не дади-и-и-им! — пропел Мейерхольд. — Поля! Какие ты мне красивые синячишки насажала, а? С меня причитается!

— Спина будет еще красивей.

— Договорились! Давай после всего пойдем куда-нибудь? Нам суточные выдали!

— Вдвоем?

— Зачем же? Втроем! В Москве первый раз, никого не знаем.

— Ну, я подумаю.

Вошел мужчина в сине-белом комбинезоне, с планшетом в руке:

— Так, парни, десять минут. Готовы?

— Олвейс! — тряхнув кудрями, Мейерхольд кинул окурок на пол, припечатал пяткой голой ноги.

— Грим, долго еще?

— Семь минут, — пробормотала Поля.

— Парни, время пошло! — мужчина скрылся.

— Ребята, а можно быстро селфи? — попросила Поля, проворно вытирая руки салфеткой. — А то потом не успею.

— Конечно!

Родос в кителе и полуголый Мейерхольд обняли ее с двух сторон, и она сделала селфи.

Через десять минут красную занавеску отдернули в сторону. Человек в сине-белом закричал через мегафон в пеструю праздничную толпу, колышущуюся на Тверской:

— Дорогие друзья! Перед вами камера знаменитой Бутырской тюрьмы, где в октябре 1939 года следователь НКВД капитан Родос проводил допрос известного советского режиссера Мейерхольда, которого подозревали в троцкизме и шпионаже! Метод допроса у Родоса был простым: бить подследственного резиновой палкой по старым кровоподтекам!

В собранной из ДСП и картона, выкрашенной под бетон камере Мейерхольд в одних черных сатиновых трусах лежал на кушетке. Руки его были пристегнуты браслетами к ножкам. Рядом стоял Родос в кителе, сапогах, с поролоновой палкой в руке. В углу лепился небольшой письменный стол с коричневой папкой «Дело № 1939».

— Признавайся, гадина! — заревел Родос и стал размашисто и показательно наносить удары поролоновой палкой по спине с кровоподтеками.

— Я старый, больной челове-е-е-ек!! — завопил Мейерхольд с такой силой, что кудряшки на его голове затряслись.

Толпа возбужденно зашумела, сотни смартфонов, планшетов и фотокамер поднялись над ней.

— Признавайся! Я из тебя бифштекс сделаю!

— Я ни в чем не виноват! — вопил Мейерхольд.

Родос стал бить его по ногам:

— Оставлю только голову! И руку! А остальное… Вот! Вот! Вот! Сделаю бифштексом! И тебе, гадина троцкистская, скормлю!

— Я ни в чем, ни в чем не винова-а-а-ат!! — вопил Мейерхольд.

— Ты винова-а-а-ат! — ревел Родос. — Ты — скрытый враг народа!

Толпа одобрительно закричала и зааплодировала. Немногочисленные выкрикнули: «Позор!» — но их быстро выхватила из толпы полиция. Родос размахивался, слегка замедленно бил и рычал. Мейерхольд вопил, трясясь и суча голыми ногами. Человек с мегафоном повторял свой текст для вновь подходящих. Так продолжалось два часа и сорок две минуты.

Три запотевших пластиковых цилиндра с нефильтрованным. Сросшиеся скворцом брови официантки-узбечки. Два шашлыка. Один салат «Цезарь». Три порции помфри с кетчупом.

— Поль, а я, в натуре, не вдуплил, что ты незамужняя! — вороний нос Мейерхольда потно нависает над пивной пеной.

— И даже неразведенная… — глядя в смартфон, Поля из цилиндра отхлебывает.

— А я сразу догадался! — Родос жадно пьет, рыгает. — Ой, пардон…

— Сто двадцать пять уже, — Поля лайки считает пенными губами. — Нет, сто двадцать восемь!

— Поперло! — Мейерхольд шашлык жует.

Его узкое, носатое, смуглое, жилистое лицо. Большие глаза. Бисер пота на перекатывающихся желваках скул. Слипшиеся смоляные кудряшки.

Широколицый, лысоватый, белокожий Родос. Сует сигарету в лиловый маленький рот:

— Хорошо у вас на Арбате.

— Сто тридцать, ребята! — Поля смеется радостно. — Нет, ну это круть!

— То ли еще будет, — Родос помаргивает русыми ресницами, и щеки его быстро розовеют.

— Нет, ребята, я не смаю, не сваю… — пьяновато простонала Поля. — Я борела, брушала… Меня давно так ничего не восляло! Это круче товартра, урартра. Вы такие… Ну… Вощные!