Джеффри Арчер - Ложное впечатление. Подсолнух. Две девочки в синем. Марли и я

В эти дни она стала очень раздражительна; малейший непорядок — скажем, крошки на столе или открытая дверца буфета — выводил ее из себя.

К счастью, Дженни никогда не срывала свое раздражение на детях. К ним она относилась с бесконечным терпением и заботой. Все грозы обрушивались на мою голову, а еще чаще — на голову Марли. С ним она не стеснялась. Каждое его прегрешение (а грешил Марли часто и помногу) вызывало у нее взрывы ярости. Но Марли все было как с гуся вода: он продолжал жить так, как ему нравилось. В честь рождения Конора я купил цветущий куст и посадил его в саду: в тот же день Марли выкопал его и изжевал. Однажды он сбежал из дому и вернулся с женскими трусиками в зубах.

Несмотря на успокоительное, страх Марли перед громкими звуками усиливался с каждым днем. Его вгонял в панику даже шум воды в душевой. При малейшем шуме он бросался к нам и обильно орошал нашу одежду слюной. Если нас не было, пытался сбежать, подкапываясь под дверь, причем ни линолеум, ни бетонные полы его не останавливали. Дженни злилась на нас обоих; в результате я начал покрывать его фокусы. Найдя изжеванный ботинок, я прятал следы преступления, чтобы их не обнаружила Дженни.

Однажды, вернувшись с работы, я обнаружил, что мы дошли до предела. Открыв дверь, я увидел, как Дженни бьет Марли. Истерически рыдая, она со всей силы осыпала его ударами.

— Зачем? Ну зачем ты это делаешь? — вопила она. — Объясни, какого черта ты все портишь?

Что он натворил на этот раз, я понял сразу: на полу посреди комнаты валялась разодранная в клочья диванная подушка. Марли стоял, опустив голову, словно пережидал ураган. Он не вырывался, не пытался убежать, не сопротивлялся.

— Эй! Эй! — закричал я, схватив Дженни за руки. — Ну-ка прекрати! Прекрати сейчас же!

Я вклинился между ней и Марли и развернул ее лицом к себе. В этот миг Дженни показалась мне чужой. Лицо знакомое, но выражение… Я не узнавал свою жену.

— Убери его отсюда, — сказала она монотонным, невыразительным голосом. — Убери его сейчас же.

— Хорошо, хорошо, — отвечал я, — я его уведу, только успокойся.

— Уведи куда хочешь, и чтобы больше я его не видела! — потребовала она все тем же мертвым голосом.

Я открыл входную дверь, и Марли радостно выбежал наружу. Когда я повернулся, чтобы взять со стола поводок, Дженни добавила:

— Я серьезно. Этого пса в нашем доме больше не будет.

— Да ладно! — воскликнул я. — Ты же не всерьез!

— Я всерьез, — ответила она. — Или ты найдешь ему новый дом, или это сделаю я.

Нет, не может Дженни говорить это всерьез! Она же обожает Марли, несмотря на его хулиганские замашки. Она просто очень устала и расстроена; надо дать ей успокоиться. Она передумает, обязательно передумает! Так я тогда думал.

Не сказав больше ни слова, я вышел за дверь. Марли радостно скакал по двору: как видно, трепка Дженни ему не повредила. Я знал, что она даже не сделала ему больно. Во время наших игр мне случалось давать ему тумаки гораздо сильнее, и ему это нравилось — он прыгал вокруг меня, прося еще.

Выйдя на улицу, я надел на него поводок и приказал:

— Сидеть!

Марли послушно сел. Об инциденте с Дженни он, как видно, уже забыл; я от души надеялся, что и она о нем забыла.

— Ах ты хулиган! Что же мне с тобой делать? — спросил я.

Марли вскочил, словно на пружинах, и лизнул меня в губы огромным мокрым языком.

В тот вечер мы с Марли прошли несколько километров, и, когда наконец вернулись домой, он едва держался на ногах от усталости. Дженни, держа на коленях Конора, кормила Патрика детским питанием. Выглядела она вполне спокойной. Может быть, взрыв ярости рассеялся без следа? Быть может, сейчас она чувствует себя виноватой и подыскивает слова извинения? Но, когда мы с Марли проходили мимо, она не оборачиваясь тихо и спокойно произнесла:

— Я сегодня говорила совершенно серьезно. Я хочу, чтобы этого пса здесь больше не было.

В следующие несколько дней Дженни повторяла свой ультиматум достаточно часто, чтобы я поверил: это не пустая угроза. Отмолчаться не удастся. Мне было страшно думать о том, что же теперь делать. Как ни пафосно это прозвучит, Марли стал мне другом, товарищем, родной душой, почти что «вторым я». Буйный, неукротимый, непокорный, не политкорректный, не признающий правил… таким мог бы быть я сам, будь я чуть посмелее. Его проделки были мне по душе. Как бы сложна ни становилась жизнь, он напоминал мне о ее простых радостях. Какие бы обязанности ни лежали на моих плечах, он не давал мне забыть, что и радостное непослушание порой окупает себя. В жизни, полной начальников, он был сам себе господином.

Мысль о разлуке с ним разрывала мне сердце. Но у меня на руках двое детей и жена, которая нужна нам всем. От меня зависит хрупкое благополучие нашего дома. Если расставание с Марли вернет нам спокойствие, как могу я не уважить желание Дженни?

И я принялся прощупывать почву: осторожно интересовался у друзей и коллег, не нужен ли им двухлетний лабрадор, живой и ласковый. К несчастью, слава Марли бежала впереди него.

Каждое утро я разворачивал газету, надеясь увидеть там чудесное объявление: «Требуется буйный, невоспитанный лабрадор с кучей фобий. Разрушительные стремления приветствуются. Возьмем с доплатой». Увы, вместо этого взор мой скользил по столбцам объявлений о продаже и бесплатной отдаче молодых собак. Многие из них, чистопородные псы с родословными, еще несколько месяцев назад продавались за хорошие деньги — теперь же хозяева готовы были отдать их за символическую плату или вовсе бесплатно.

Читая эти объявления, я грустно улыбался — мне было слишком ясно, что скрывается за уклончивыми эвфемизмами.

«Подвижный… любит людей… требуется место, чтобы побегать… всегда веселый… типичный лабрадор». Все сводилось к одному: пес, с которым не справляются хозяева. Пес, превратившийся в тяжкую обузу. Пес, на которого махнули рукой.

У меня ныло сердце. Я не предатель, и Дженни тоже не предательница. Мы не из тех, кто спихивает свои проблемы в раздел платных объявлений. Да, с Марли много хлопот, но ведь он старается быть хорошим псом! И как бы там ни было, он наш пес. Член нашей семьи. Нашу привязанность он возвращает нам стократно. Такая преданность не продается.

Нет, я не мог его бросить.

Продолжая неохотно расспрашивать потенциальных собаковладельцев, я принялся серьезно работать с Марли. Личная «невыполнимая миссия»: реабилитировать нашего пса, доказать Дженни, что он небезнадежен. Наплевав на сон, я вставал на рассвете, сажал в коляску Патрика и вместе с ним выводил Марли на набережную — на тренировку. «Сидеть!» «Стоять!» «Лежать!» Каждое упражнение мы повторяли снова и снова.

К тому времени, когда я снова записал Марли в школу дрессировки, это был уже не тот малолетний правонарушитель, что появлялся там в прошлый раз. Да, он по-прежнему отличался дикостью и буйством, но теперь ясно понимал, что я — хозяин, а он — подчиненный. Он больше не прыгал на других собак, не скакал, как безумный, по лужайке, не кидался обнюхивать чужие ширинки. Все восемь занятий (по одному в неделю) он прошел охотно и с удовольствием, не доставляя мне хлопот, — и усвоил всю программу. В конце последнего занятия инструктор — милая, спокойная женщина, полная противоположность нашей прошлой Строгой Госпоже, — подозвала нас и вручила диплом. Марли прошел базовый курс дрессировки; по своим успехам он стал седьмым в классе. И что за беда, если седьмое место оказалось предпоследним? Я не мечтал о золотой медали. Марли — мой неисправимый пес — все-таки прошел курс. Я едва не заплакал от радости; даже наверняка заплакал бы, но именно в этот момент Марли подпрыгнул, вырвал у меня свой диплом и немедленно его сожрал.