Джеффри Арчер - Ложное впечатление. Подсолнух. Две девочки в синем. Марли и я

Выходные я провел в долгих прогулках по зимнему лесу, а в понедельник, отправляясь на работу, уже точно знал, что напишу о псе, который вошел в мою жизнь.

Я начал колонку с рассказа о том, как на рассвете спустился с холма с лопатой на плече, как странно мне было куда-то идти без Марли, который тринадцать лет сопровождал меня повсюду. «А теперь, — писал я, — я иду один, чтобы выкопать ему могилу».

Дальше я привел слова своего отца, который, узнав, что нам пришлось усыпить старика, произнес в его адрес самый щедрый комплимент, какой мне приходилось слышать о моем псе:

— Другого такого, как Марли, нет и никогда не будет.

Я долго думал, как его описать, и в конце концов остановился на таком варианте: «Никто никогда не называл его замечательным псом. Честно говоря, даже хорошим псом его никогда не называли. Сильный, как буйвол, и безумный, как баньши, он мчался по жизни, круша все на своем пути, с той беспечностью и непредсказуемостью, что мы обычно приписываем стихийным бедствиям. Да что там говорить — вы когда-нибудь слышали о псе, которого бы выгнали из собачьей школы?» И дальше: «Марли жевал диванные подушки, грыз двери, уничтожал шторы, переворачивал мусорные ведра. Что же касается его ума — достаточно сказать, что до самой смерти он гонялся за своим хвостом в полной уверенности, что в один прекрасный день все-таки его поймает». Но, конечно, была у Марли и другая сторона — и следующий абзац я посвятил его интуиции, чуткости, доброте, его чистому и преданному сердцу.

Больше всего мне хотелось рассказать о том, как этот пес затронул наши души и преподал нам несколько важнейших уроков. «У собаки — даже такой безалаберной, как Марли, — можно многому научиться, — писал я. — Марли научил меня проживать каждый день беспечно и радостно, наслаждаться настоящим и следовать желаниям своего сердца. Он научил меня ценить простые радости — прогулку по лесу, снегопад, скупые лучи зимнего солнца. Постарев и одряхлев, он научил меня мужеству и оптимизму перед лицом старости и болезней. Но прежде всего он дал мне пример дружбы, самоотверженности и непоколебимой преданности».

Удивительно, что я понял это только после его смерти: Марли действительно стал для меня наставником. Возможно ли, чтобы собака — тем более такой невыносимый сумасшедший пес, как наш, — указывала людям на то, что в жизни имеет значение? Да, так оно и было. Верность. Мужество. Преданность. Простота. Радость. Вот что важно. А что не важно? И об этом тоже можно спросить у собаки. Собака не интересуется ни роскошными особняками, ни дорогими машинами, ни костюмами от известных модельеров. Для собаки ничего не значат статусные символы — для счастья ей достаточно обычной палки, которую можно таскать в зубах. Собака судит о людях не по цвету их кожи, не по вероисповеданию, не по толщине кошелька, а по душе и сердцу. Собаке не важно, умен ты или глуп, богат или беден. Она просто любит тех, кто любит ее. Как это просто! Почему же мы, люди, такие мудрые, так сложно устроенные, тратим столько времени и сил на погоню за ненужными побрякушками и забываем о том единственном, что по-настоящему важно?

Я закончил колонку, отослал ее редактору и поехал домой. Не скажу, что боль ушла, но мне стало немного легче.

На следующее утро, придя на работу, я увидел мигающую на телефонном аппарате красную лампочку. Набрав код доступа, я услышал предупреждающее сообщение, которого никогда прежде не слыхивал.

— Число сообщений на вашем автоответчике исчерпано, — объявил механический голос. — Пожалуйста, удалите ненужные сообщения.

Я включил компьютер и открыл электронную почту. Та же история: несколько экранов новых писем! Утреннее чтение почты было для меня важным ежедневным ритуалом — барометром, позволяющим понять, насколько вчерашняя колонка затронула души читателей. Когда приходило всего пять — десять писем, я знал, что колонка не удалась. Несколько десятков означали удачный день. Но сегодня утром мне пришло несколько сотен писем — столько я никогда еще не получал! Заглавия гласили: «Мои глубочайшие соболезнования», «О вашей потере» или просто «Марли».

Любители животных — люди особой породы: щедрые, сострадательные, быть может, немного сентиментальные, с сердцами, огромными, как безоблачные небеса. Большая часть тех, кто написал мне письма, просто выражали соболезнования или рассказывали, что сами они тоже столкнулись с этой трагедией и знают, через что пришлось пройти нашей семье. Другие писали, что их собаки стареют и приближаются к неизбежному концу; они страшатся неизбежного так же, как еще совсем недавно страшились его мы.

Однако многие читатели писали и звонили мне и по другому поводу. Они оспаривали центральную часть моей колонки — ту, в которой я заявлял, что пса хуже Марли и вообразить себе трудно. «Прошу прощения, — таков был типичный ответ, — но ваш Марли никак не мог быть худшим псом в мире: худший — это мой!» И дальше, чтобы доказать свою правоту, читатели начинали подробно описывать ужасное поведение своих собак. Упоминались разодранные в клочья занавески, украденное нижнее белье, уничтоженные праздничные торты, безвозвратно погубленные сиденья в автомобилях, грандиозные побеги и даже проглоченное обручальное кольцо с бриллиантами! (Согласитесь, по сравнению с этим бледнеет даже любовь Марли к золотым цепочкам.) Мой почтовый ящик напоминал телешоу «Ужасные собаки и их любящие хозяева», в котором добровольные жертвы гордо хвастались не достоинствами своих питомцев, а их недостатками.

Одна женщина по имени Нэнси решила вырезать мою статью, чтобы сохранить ее на память — Марли очень напомнил ей ее собственную лабрадоршу по имени Грейси. «Я оставила газету на кухонном столе и пошла за ножницами, — писала Нэнси. — И что же вы думаете? Когда я вернулась, газеты уже не было — Грейси ее сожрала!»

Как ни странно, мне стало намного легче. Выходит, Марли был не таким уж ужасным псом. По крайней мере в Клубе Невыносимых Собак ему найдется большая компания. Несколько самых интересных писем я распечатал и принес домой, чтобы показать Дженни. Она читала и смеялась — в первый раз после смерти Марли.

Дни складывались в недели, и зима постепенно уступала место весне. На могиле Марли расцвели подснежники, а несколько месяцев спустя две дикие вишни осыпали ее лепестками своих цветов. Постепенно мы привыкали к жизни без него. Шло время, и мы научились вспоминать о нем без боли — лишь с тихой грустью. Порой в моей памяти ярко вспыхивали давние, почти позабытые сцены — словно кадры из старого домашнего видео, переписанные на DVD: вот Марли снимается в кино; вот ест манго, аккуратно сжимая сочные плоды в передних лапах; вот выпрашивает, словно лакомство, свои успокоительные таблетки. Порой эти кадры возникали на моем мысленном экране в самое неподходящее время и в самых неподходящих обстоятельствах. Одни заставляли меня широко улыбаться, другие застывать, прикусив губу.