Андрей Курков - Серые пчелы

День этот мартовский уже к обеденному времени слишком длинным Сергеичу показался. Потому, что был делами важными наполнен. И, наверное, потому, что был он также днем перемирия. В этом пчеловод тоже убедился, несколько раз к тишине дворовой прислушиваясь. Даже вороны молчали, хотя кто им каркать запретить может?!

Понял Сергеич также, что не такая уж и простая работа у почтальона! А еще понял, что письма разносить – это в такой работе самое легкое, если ноги есть и если не болят они. Правое колено его как раз молчало, не ныло, не беспокоило, словно специально. А вот нервы вдруг взыграли, когда понял Сергеич, что почту надо еще раз рассортировать – по номерам, чтобы не перетасовывал он письма перед каждой калиткой.

Принялся пчеловод их соответственно номерам домов раскладывать, и тут уж ему пришлось много ходить по кругу у стола. Домов-то на улице больше восьмидесяти! Утомился Сергеич быстро, уже и стол весь конвертами накрыл, а для некоторых домов все же места не хватило. Положил он несколько писем и на стул рядом, и на второй стул. Много сил у него ушло на сортировку. Больше сил, чем времени. Но потом, когда стал Сергеич правильно в стопку конверты складывать – сначала последние домá, что у церкви, а потом, по порядку в сторону уменьшения, – появилось в душе его чувство гордости и удовлетворения. Понял он, что именно так настоящие почтальоны и делают, когда из области или района мешки полученные сортируют.

Взял Сергеич пачку писем до сорокового номера, оделся и пошел в начало улицы. Где-то их в почтовые ящики, к забору прибитые, бросал, где-то просто под двери подсовывал. И словно с каждым соседом или соседкой здоровался: легко их лица в воображении его виделись и голоса слышались. Правда, от этого на душе Сергеича тяжелее стало, ведь не знал он практически ничего о том, куда они уехали и что с ними теперь. Но уж лучше пускай письма их ждут, чем они будут этих писем ждать! Все равно ведь их домой потянет, как только война закончится! Да и пока что селу их, Малой Староградовке, повезло! Ну да, церковь взорвана, но в ней и так никто не жил, она – дом божий, а у Бога таких домов в каждом селе и по одному, и по два! Ну еще пару снарядов упали, но только один вреда наделал. А так все в порядке! Почти целое их село! Возвращайся и живи себе!

Подсунув пять писем в тридцать шестой номер, вернулся он в свой тридцать седьмой. То есть домой. Передохнул, посидел за столом минут десять и со второй пачкой писем снова на улицу вышел.

Когда после исполнения неожиданных почтальонских обязанностей Сергеич домой возвращался, сумерки, опускавшиеся на землю, заметил. Везде они опускались, вечер предвещая. Прозрачность воздуха уменьшилась, дома глубже в свои дворы от глаз человека, по улице идущего, отступили.

Будильник без пяти пять показывал. Подзавел его пчеловод. На буржуйку кастрюлю с водой поставил – решил гречки сварить.

Музыки ему вдруг захотелось. Вспомнил с кривой усмешкой на лице, как глупо он сегодня перед Пашкой подпрыгивал, чтобы тот письма ему отдал. И тут же про письма эти вспомнил. Вытащил их из кармана куртки. Две церковные свечи зажег и к третьей, уже горящей, в баночку на столе добавил. Придвинул к себе дрожащий свет и вскрыл первый конверт. А в нем – открытка новогодняя.

«Сережа, поздравляем тебя с Новым годом! Желаем благоразумия, здоровья и чтобы мир наступил! Твои Виталина и Анжелика».

– Ого! – вырвалось у Сергеича.

Перечитал он еще раз аккуратным мягким почерком выведенные строки.

«Чего ж они раньше не поздравляли?» – подумал, вспомнив, как скучно и обыденно Новый год два месяца назад встречал, как просто просидел до полуночи, рюмку настойки медовой выпил и спать лег.

Сунул обратно открытку в конверт, ближе к глазам его поднес. Печать рассмотрел, а на печати поверх марки: «Винница, 16 декабря 2015 года».

Вздохнул тяжело. Опустело у него в мыслях. Тишина бездумная в голове наступила.

Взял в руки другой конверт, понял, что тоже от Виталины. На марке печать: «Винница, 12 февраля 2016 года». Следующий конверт тоже за прошлый год оказался, только уже с декабрьской датой.

Вскрыл Сергеич оба конверта. В одном – открытка с поздравлениями к прошлогоднему дню Советской армии. В другом – снова новогодние пожелания, но посвежее: «С Новым годом тебя! Будь здоров и счастлив! Если что – приезжай! Виталина и Анжелика».

– Если что? – спросил сам себя Сергеич.

И не нашел ответа.

«А я ж их ни разу не поздравил, – подумал через минуту. – Да и как отсюда поздравить?»

Взгляд предательски его внимание на мобильник, возле будильника лежащий, обратил.

«Позвонить, что ли?» – задумался.

Взял телефон в руки, нашел номер. Словно случайно на кнопку «Позвонить» нажал и к уху поднес.

– Алло! – раздался знакомый, звонкий, такой родной голос. – Алло! Слушаю!

Хотел было Сергеич что-то сказать, но в горле ком встал. Он его глотательным движением сдвинуть попробовал, но не вышло ничего, только боль появилась, не в горле, а в душе. Нажал Сергеич на «Отбой», опустил ладонь с мобильником на столешницу. В глазах его слезы появились. Губы сами страдальческое выражение приняли, потяжелели. И все вокруг тяжелым сделалось, и веки на глаза надавили, и на плечи тяжесть легла.

Поддался Сергеич этой тяжести, опустил голову на руки. Телефон, зажатый в правом кулаке, зазвонил вдруг. Жалостно так зазвонил, словно больно ему, словно передавил его Сергеич.

Слушал он этот звонок долго, несколько минут. А потом понял, что замолчал уже телефон, но в ушах еще звон стоит. И слушал Сергеич его эхо, пока не смолкло и оно, пока тишина не наступила.

На третий день марта солнце заиграло лучами, как мускулами. И по полям за огородом черные пятна земли расползлись, стали из-под тающего снега выбираться, плечи расправлять.

Два раза выходил с утра Сергеич на край огорода. Точнее, в сад ходил, посмотреть, как там почки на ветках наливаются. Ну а от последних деревьев сада, от яблонь с абрикосами, до края огорода рукой подать. Вот и ходил он, раз уж рядом оказался. Останавливался на меже – она тут широкая, чтобы телега проехала или трактор, если надо. Останавливался, смотрел на лесополосу, которая справа по нижнему излому поля со стороны Светлого подходила, а потом вверх к Ждановке поднималась. Выискивал взглядом погибшего с серьгой в ухе, но без бинокля никак рассмотреть не мог. Там, правда, где он лежал раньше, снег еще не сошел. Деревья лесополосы его от утреннего солнца защищали.

Можно, конечно, было пойти к Пашке и бинокль попросить, но почему-то интереса теперь у Сергеича к убитому было меньше, чем когда тот поверх снега лежал. Хотя жалость к нему оставалась в душе, и всякий раз, когда он, убитый с серьгой в ухе, случайно в мысли проникал, горько становилось Сергеичу. Горько и больно.