Андрей Курков - Серые пчелы

Машины залили ярким светом фар дорогу. Свернув влево, колонна проехала по улицам и после еще двух поворотов остановилась. Сирены враз смолкли. Мигалки погасли. И снова в Албате тихо стало, только теперь тишина эта Сергеичу показалась тревожной.

Присмотревшись к машинам, все еще стоявшим с включенными фарами, а потому хорошо видимым, пчеловод подумал, что остановились они где-то возле дома Айсылу. Беспокойство в нем усилилось. Вторжение этой автоколонны в мирную тишину Албата его встревожило.

Часы на мобильнике показывали половину одиннадцатого. Время как бы и не раннее, но и не позднее. И то самое время, когда всякие несчастья происходят – видимо, из-за незащищенности человека перед миром темноты, миром ночи.

«А что ж их так много? – задумался Сергеич о машинах. – Ну, может, «скорая помощь»? Но почему несколько?»

На языке из-за неприятных предчувствий загорчило.

«Пойду посмотрю», – решил он и решил твердо, чтобы усталость от прошедшего дня опротестовать его решение не могла.

Только сначала добавил Сергеич в костер веток, чтобы понятно было, что он где-то рядом, чтоб не полез какой-нибудь бродячий по крымским горам турист в его палатку, посчитав ее ничейной и брошенной.

А в поселке, когда спустился пчеловод уже вниз и по первой улице шел, ощутил он странное чувство собственной чужеродности. Словно ощетинился Албат против него. И все вроде как обычно – фонари горят, окна светятся, может быть, даже больше окон, чем обычно в такое время. Но еще что-то вокруг присутствует, чего раньше не замечал он или чего просто раньше не было. Слишком много мелких, но резких шумов: двери хлопают, голоса перекрикиваются незнакомыми Сергеичу словами – видимо, по-татарски, но слишком громко для темного времени. И еще рядом с ним вдруг трое мужчин оказались, на ходу громко и тоже по-татарски разговаривая, обогнали его, не обратив на одинокого путника никакого внимания, и почти бегом впереди за поворотом улицы исчезли.

А перед тем, как самому туда же, в сторону дома Айсылу, повернуть, ощутил Сергеич еще больше свою чужеродность, так как нагнала его еще одна группа мужчин, а у одного на голове белая феска! Они разговаривали приглушенно, и один из мужчин слегка оттолкнул Сергеича с дороги в сторону. Может, и ненароком, но из-за этого остановился пчеловод, испугавшись. Замер под чьим-то забором. И увидел еще других мужчин, туда же, в сторону приехавших машин спешащих.

Постоял Сергеич пару минут, но все-таки путь свой продолжил, только медленно и уже по обочине, чтобы больше никто спешащий столкнуть его с дороги не смог.

Остановился он у толпы человек в пятьдесят, как раз возле дома Айсылу. И машины тут же стояли, а возле машин – куча полицейских в рябой, непонятного цвета форме, поверх которой чернели бронежилеты.

Теперь уже Сергеич понял, что случилось что-то серьезное, и очень ему хотелось узнать что. Но у кого спросить? У татар, которые оживленно о чем-то на своем языке разговаривали? Или у военных, чей родной язык явно русским был?

Дотронулся Сергеич до плеча ближайшего татарина. Тот обернулся.

– А что тут? – спросил пчеловод.

– А тебе что? – удивился татарин. – Нашего убитого привезли.

– Ахтема? – догадался Сергеич.

– Ты его знал?

Пчеловод кивнул.

– Да, его. Вот привезли, где-то в лесу нашли закопанным. Давно убили, – пояснил татарин.

Сергеич нижнюю губу прикусил. Посмотрел на дом Айсылу, в котором все окна светились.

– А полиция зачем приехала? – словно бы и не татарина этого, а самого себя спросил он, от окна гостиной в доме Айсылу взгляда не отрывая.

– Они теперь тут на несколько дней, – голос татарина совсем холодным стал. – Пока не похороним. Боятся!

– А когда похороны?

– Завтра утром, – ответил татарин и, видимо, чтобы не продолжать разговор, отошел к другой группе собравшихся, среди которых и мужчина в белой феске стоял.

Сергеич в другую сторону отошел. Во дворе за закрытыми въездными воротами голубую «ниву» увидел. Прислушался, подумал, что, если хорошо прислушаться, то из дома плач Айсылу услышать возможно будет. Но слишком много посторонних шумов эту тишину наполняло. И моторы машин урчали негромко. Первым стоял полицейский КамАЗ-фургон, его фары били по собравшимся татарам наотмашь агрессивным желто-красным светом. Но собравшиеся на их свет внимания не обращали. Они опустили взгляды на поднятые к небу и к своему лицу ладони рук и зашептали множеством негромких голосов молитву.

Мимо затаившего дыхание Сергеича прошли к собравшимся еще трое. Двое несли деревянные носилки, а третий – сложенное во много раз зеленое то ли покрывало, то ли одеяло.

Сергеичу показалось, что он здесь лишний. И отправился он медленно обратно, но тут услышал за спиной торопливые шаги.

– Подождите! – приказал ему мужской голос на чистом русском.

Пчеловод обернулся и прямо перед собой увидел крепкого мужика в черных брюках и такого же цвета куртке-ветровке.

– Паспорт! – потребовал он.

– А чего? – удивился Сергеич. – У меня в палатке паспорт, спрятан.

– В какой палатке?

– Там, – он показал рукой в сторону виноградников. – Возле пасеки.

– А вы что, пасечник?

– Ну да, только я не местный, я с Донбасса.

– А-а, – протянул мужик, словно уже знал о Сергеиче. – А сюда чего пришли?

– Посмотреть. Сирены услышал.

– Любопытство, значит, – закивал мужик, но взгляд его все равно показался Сергеичу недобрым и неуспокоившимся. – Ну идите, идите к себе! Нечего вам, православному, тут делать!

На ходу пчеловод еще раза два оглянулся, проверяя: не смотрит ли мужик ему в спину. Но тот пропал, а толпа татар сделалась больше.

«Нечего мне, православному, тут делать? – думал, глядя на дорогу под ногами, Сергеич. – В Крыму, что ли, нечего делать? Это как же? Вон и тут, в Албате, церковь же есть! Или нечего с татарами якшаться? Это, что ли, он в виду имел?»

Хмыкнул пасечник, посмотрел на виноградную лозу справа, вдоль которой вела его вверх к пасеке дорога.

Уже на пригорке, с которого он любил Албат рассматривать, остановился он и бросил вниз последний перед сном взгляд. Бросил, да упасть взгляду было некуда. Темнота на месте поселка говорила о том, что электричество снова пропало, превратив Албат в Куйбышево.

Ранним утром, умывшись родниковой водой из баклажки, поспешил Сергеич в поселок. Половину дороги топал, ни о чем не думая, кроме грядущих похорон. А уже когда первые дома вблизи увидел, остановился, себя осмотрел. Руками штанины неглаженые отряхнул. Рубашку белую поглубже в брюки заправил. А вот пиджаком своим легким остался недоволен. Его серый цвет не очень подходил к траурной церемонии, но другого пиджака у Сергеича не было, а надевать куртку в такую погоду показалось неуместным. Куртка в багажнике лежала, свернутая и в пластиковом пакете, чтобы сырость и пыль, залетающие в машину через разбитые стекла, не испачкали одежду, которая осенью еще пригодится и должна свой пристойный вид без всяких химчисток и прачечных удерживать.