Дженнифер Клемент - Молитвы об украденных

– С добрым утром, принцесса, – сказала она. – Угощайся английским шоколадом.

Я положила в рот блестящий коричневый шарик и растопила на языке. Маслянистое молочное какао обволокло мне нёбо и зубы.

Джорджии нравились уроки коллажа из-за модных журналов. Они напоминали ей о мире подиумов, к которому она принадлежала в Лондоне до тех пор, пока вместе с Сапожником, как Виолетта называла бойфренда Джорджии, не набила десятки танкеток и каблуков героином.

Виолетта относилась к занятиям с крайней серьезностью. Клей и ножницы она уложила в аккуратный рядок. Чтобы не повредить свои длинные ногти, ей приходилось двигать перед собой материалы подушечками пальцев. Прежде чем начать, она зажгла сигарету и рассматривала коллаж, пока не докурила ее. За урок Виолетта выкурила почти тридцать сигарет.

Хриплым низким голосом она заговорила о своей работе. Так она поведала мне историю своей жизни.

– Вот здесь, – говорила она, тыча ногтем в правый край коллажа, – начало моей жизни. Глянь. Смотри. Я была счастлива.

В этой части картона Виолетта наклеила фотографии розового куста и двух рыже-белых котят, играющих с клубком шерсти.

– Потом отец с мамой начали драться. – Виолетта указала на фото Брэда Питта, который изображал у нее отца.

– Опиши, как он ее бил, – подначила Джорджия.

– Он бил ее смертным боем. – Виолетта переместила ноготь на фото старушки с рекламы смеси для кексов. – Смертным боем, из года в год.

– Сейчас будут страдания, – сказала Джорджия. – Готовь носовой платок.

– Потом я встретила одного человека, мерзавца, – продолжила Виолетта. Она указала на фигуру ковбоя Мальборо с конем. – Он давал мне наркотики.

Пространство между ковбоем Мальборо и вырезанной по контурам вспышкой огня, которую я бы приняла за взрыв газа, Виолетта заполнила изображениями шприцев и бутылок. Под этими символами одурения она склеила из отдельных букв слово «проститутка».

– Вот кем я стала, – пояснила Виолетта.

Вслед за словом были приляпаны десятки мужских физиономий из рекламы кремов для бритья и шампуней. Среди них я узнала Пеле.

– Если ты посмотришь на порядок событий, – объясняла Виолетта, – то поймешь, что я убила своего отца после пожара.

– Умница! – заметила Джорджия, не поднимая глаз от журнала «Мари Клер».

– А ты знаешь, кто это? Это Пеле, величайший футболист всех времен.

– Уверена?

– Конечно, уверена.

Джорджия оторвалась от своего журнала и взглянула на коллаж.

– Да, это он, – согласилась она. – Это Пеле.

– Надо же, – послышалось оттуда, где Луна обустраивала картонную территорию своей потерянной руки и мертвых детей.

– Налепи сверху другую рожу, да и все. Делов-то, – сказала Джорджия.

В этот миг появилась Аврора. Она подкралась, как бездомная кошка, которая, шмыгнув в дверь, вдруг начинает тереться о твои ноги, скользнула на стул рядом с Виолеттой, сложила перед собой руки и опустила на них голову.

Сеньор Рома встал позади нас, держа руки в карманах, и посмотрел на коллаж Виолетты.

– Почти готово, да? – спросил он.

– Одного только не хватает.

– Чего же?

– Я ничего не скрываю, учитель. Вы знаете, я преступница.

Все встрепенулись. Джорджия отложила журнал. Луна подняла взгляд от своего коллажа, который мазала свежим клеем. Аврора не пошевелилась, но открыла глаза и уставилась на Виолетту.

– Вы знаете, я преступница, – повторила Виолетта. – Когда я выйду отсюда, у меня будет одна цель, одна одержимость. Я хочу проглотить вас с потрохами. Я хочу лежать рядом с вами в постели, обнимать вас, вдыхать ваш вкусный сочный запах, а говоря по-прямому, я хочу с вами трахнуться.

Мы перевели взгляды с Виолетты на сеньора Рому, чтобы увидеть его реакцию.

– Лады, Виолетта, – произнес он.

– Я не шучу. Я буду ломиться к вам в дверь.

– Знаю.

Я догадалась, что ему приходилось слышать такие признания тысячу раз.

– Сеньор Рома, – прибавила Виолетта, – у вас запах мужчины, настоящего мужчины.

Хотя Луна положила передо мной чистый лист картона, за дело я так и не взялась. Неохота было орудовать этими тупыми ножницами. Как в детском саду.

От нечего делать я стала перелистывать журнал «Нэшнл Джиогрэфик» и напала на статью о ламантинах. Там было пять фотографий ламантинов, нянчивших своих телят. Морские животные как будто улыбались, обхватывая детенышей плавниками.

– А я могу и без всякого коллажа пооткровенничать, – сказала Джорджия. – Я знаю, что этот подлый кобель посиживает себе в пабе невесть с кем, может с женой, если верить Адели, и обо мне не печалится. Я даже знаю, что именно он ест. Пирог со свининой.

Виолетта повернулась к Джорджии и произнесла:

– Думай, думай о Сапожнике. Накручивай себя. – Наверное, у него уже есть дети. Три года прошло, а он ни на одно мое письмо не ответил, ни на одно. Что ты об этом думаешь, принцесса? – обратилась она прямо ко мне.

– Какого черта ты ее-то спрашиваешь? – удивилась Виолетта. – Что Ледиди смыслит?

– Он был моей любовью. Я бы могла сделать коллаж из всех своих писем к нему, которые ко мне вернулись, – сказала Джорджия. – Коллаж назывался бы «Возврат отправителю».

Все минуту молчали.

Виолетта сжала пальцы Джорджии.

Аврора повернулась и протянула к ней руки.

– Не грусти, – прошептала она.

И тут я впервые увидела внутреннюю сторону ее руки, которая лежала на ножницах, тюбиках с клеем и журналах, как выплюнутая морем белесая деревяшка. Голубые вены прорисовывались под истонченной кожей настолько ясно, будто шли поверху.

Есть символы, понятные без слов, например крест, или свастика, или буква Z, или череп с перекрещенными костями, который присутствует на ярлыке каждой банки с крысиным ядом.

На руке Авроры был кружок с пятнышком в центре – след от ожога горящей сигаретой: кружок, пятнышко, розовый ореол.

Увидев этот символ, я сразу увидела Паулу, сидящую под деревом на голой земле, всю покрытую муравьями. Паула развернула руку и выставила передо мной, демонстрируя круглые сигаретные ожоги на ее внутренней стороне.

«Одна девушка придумала это очень-очень давно, и теперь мы все так делаем, – объясняла Паула. – Если нас найдут где-то мертвыми, люди сразу догадаются, что мы были украдены. Это наш знак. Мои ожоги – это послание».

Я потянулась через стол, расшвыряв пузырьки с клеем, кисточки и стопки журналов, и схватила Аврору за руку. Я крутанула ее запястье, чтобы яснее разглядеть клеймо. Ее рука была картой.

Аврора подняла свои отливающие желтизной глаза и заглянула в мои. Ее строгие печальные черты навели меня на мысль, что она никогда в жизни не улыбалась. Ее лицо никогда не морщилось от радости.

Своим астматическим, одышливым голосом, треснувшим и осипшим от дезинфекций, она спросила: