Лора Барнетт - Три версии нас

Скорую помощь они ждали целую вечность. «Почему, — думала Ева, сидя рядом с Тедом и бессмысленно гладя его по щеке, — они едут так долго, если больница находится так близко?» Когда наконец появились санитары, они долго жаловались на отсутствие мест для парковки. С собой у них были носилки, аптечка первой помощи и дыхательный аппарат — но к этому моменту Теду уже стало лучше. Чувствительность в конечностях восстановилась, он мог двигаться и говорить и попытался убедить Еву и санитаров в том, что не нуждается в госпитализации.

— Non è niente [17] Ничего страшного ( ит .). , — заверил их Тед на своем старательном ученическом итальянском.

Но старший в бригаде покачал головой:

— Синьор, мы обязаны отвезти вас в больницу, даже если для этого нам придется привязать вас к носилкам.

В машине скорой и здесь, сидя на жестком стуле, пока врачи делали бесчисленные анализы, Ева пыталась не поддаваться панике. Как только Тед вновь обрел дар речи, он тут же заявил: все это чушь, не надо было вызывать скорую, к двум он должен сдать материал. Но Ева в ответ проявила твердость. Она сама позвонила Крису Пауэрсу и настояла на том, чтобы врачи выяснили, по крайней мере, что именно произошло с Тедом.

Никто не произносил слово «инсульт», но оно витало в воздухе и мелькало во взглядах санитаров, слушавших рассказ Теда о его самочувствии. Оно же читалось в глазах милого доктора, встретившего Теда у дверей приемного отделения.

— Prego, signore [18] Пожалуйста, синьор ( ит. ). .

Ева, естественно, хотела сопровождать Теда, но это явно было против правил.

— Пусть родственники подождут здесь, — сказал врач, и двери за ними захлопнулись.

Сидящая напротив пышная матрона наклоняется к Еве, протягивает ей что-то завернутое в фольгу и говорит «Mangia» [19] Ешьте ( ит .). таким тоном, будто та — одна из ее детей. Их рядом с ней двое: девочка лет шести с туго заплетенными косичками и мальчик постарше, ерзающий на стуле. Третий, по предположению Евы, находится за плотно закрытыми дверями больничного коридора.

Ева собирается отказаться, но вдруг понимает, что завтракала очень давно.

— Grazie mille [20] Большое спасибо ( ит. ). , — говорит она. Панини с салями и мортаделлой восхитительно вкусен. Матрона внимательно наблюдает за тем, как она ест.

— Grazie, — повторяет Ева. — È molto buono [21] Спасибо. Это очень вкусно ( ит. ). .

Матрона воспринимает сказанное словно приглашение к разговору и одаривает Еву подробной лекцией на тему, где лучше покупать продукты: рынок в Трастевере явно ее не устраивает. Ева собирается вежливо возразить, но в этот момент видит Теда, который появляется в дверях.

— Мой дорогой.

Тед выглядит усталым, но спокойным: будь новости плохими, наверное, доктор позвал бы ее?

— Что они сказали? Тебя отпускают?

Тед качает головой.

— Они пока не поняли, что случилось. Хотят, чтобы я проконсультировался у невропатолога.

Заметив, как изменилось выражение ее лица, он добавляет:

— Они не думают, что это был инсульт, Ева. Это уже кое-что.

— Да, это уже кое-что.

Ева берет Теда за руку.

— Как ты сейчас себя чувствуешь?

— Потрясенным. — Он скупо улыбается. — Пожалуйста, пойдем домой.

Они берут такси, возвращаться пешком нет сил. Дома Тед тяжело опускается на диван в гостиной, Умберто устраивается у него на коленях. Ева ставит кассету с записями Моцарта — для улучшения настроения — и идет готовить спагетти. Раздумывает, не позвонить ли Саре в Париж, и решает этого не делать — уже почти девять, и Сара наверняка готовится к выступлению, поэтому лучше не тревожить дочь. А она будет волноваться. Даже сейчас Сара советуется с Тедом по поводу своих многочисленных проблем не реже, чем с Евой: парижская жизнь Сары протекает бурно, успехи ее группы чередуются с неудачами, и отношения с гитаристом Жюльеном тоже складываются неровно.

Все эти годы Тед был для Сары надежной опорой — так же, как и для Евы, разумеется.

— Не могу поверить, что я так долго не мог тебя найти, — сказал он ей однажды ночью, много лет назад, когда все только начиналось. — Боюсь, ты исчезнешь, если я сделаю хотя бы одно неверное движение.

Сейчас, доставая из кухонного шкафа упаковку феттучини, Ева вновь пытается избавиться от картины, вставшей у нее перед глазами, когда она позвала Теда, а ответом ей была лишь тишина. Бесконечная пустынная дорога, извивающаяся по бесплодной равнине: так выглядит жизнь без Теда — пустой и монотонной.

— Ну? Как все прошло?

Софи, устраиваясь на заднем сиденье, отвечает не сразу.

— Все в порядке.

Джим перехватывает взгляд Евы.

— А мама?

Вновь следует пауза.

— Да, она тоже в порядке.

Джим включает заднюю передачу и выезжает на дорогу. Сегодня суббота, в аэропорту, где они встречают Софи, людно. Джим с Евой приехали раньше времени; пили водянистый кофе в зале прилета и наблюдали, как мимо них прошло семейство — родители и трое обгоревших на солнце детей, толкающих перед собой тележку, доверху набитую чемоданами и пакетами из дьюти-фри, поверх которых пристроен игрушечный ослик в сомбреро. Следом появляются трое мужчин в майках без рукавов и с банками пива.

— Боже, — сказал Джим Еве, понизив голос, — я надеюсь, они не с рейса Софи.

— Не волнуйся. Самолет из Аликанте еще не сел.

Аликанте: пыльный и жаркий город недостроенных небоскребов. Таким, во всяком случае, представляет его Джим. С тех пор как Хелена переехала жить в Испанию, он получил от нее единственную открытку. На ней был изображен аляповато покрашенный отель отталкивающего вида, а на обороте имелась надпись: «Джиму — поскольку даже самое омерзительное здешнее здание лучше того дома, который я делила с тобой. Х.»

Джим пришел в ярость — не от Хелениной ненависти (это он понимал), а потому, что она написала эти слова на открытке, которая могла попасться на глаза их дочери. Он сочинил возмущенный ответ, но Ева, прочитав его по просьбе Джима, посоветовала пока не отправлять это.

— У Хелены есть все основания чувствовать себя задетой. Не стоит еще больше озлоблять ее.

Джим последовал совету, а через несколько дней выбросил свое письмо в мусорную корзину. Хелена, очевидно, посчитала, что высказалась ясно. С тех пор она писала только Софи и слала ей фотографии: маленький белый дом в горной деревне; женщины в черном с испещренными морщинами лицами; худые козы на лишенных растительности горных склонах. Два года назад на снимках появился темноволосый, загорелый мужчина с узким лицом, щурившийся на солнце.

— Хуан, — сказала Софи, никак не выражая своих чувств, — мамин новый приятель.