Лора Барнетт - Три версии нас

— Все хорошо?

— Замечательно.

Он занимает свободное место рядом с Пенелопой, одетой в голубой комбинезон, с белым шелковым шарфом на шее.

— Спасибо, Пен. Лучшего праздника я и представить себе не мог.

— Это Еве надо сказать спасибо. Все происходило без нашего участия, мы только наблюдали за ее трудами.

— С каких пор, — мягко интересуется Джеральд, — что-то может происходить без твоего участия, дорогая?

Ева подходит сзади к Джиму, кладет ладонь ему на затылок.

— Как вы поговорили с Говардом?

— Хорошо. Отлично.

Он оборачивается, чтобы видеть ее лицо.

— Как, черт возьми, тебе удалось его найти?

Ева улыбается.

— Ты не поверишь, но мне помогла Хелена. Я написала ей по электронной почте. Она ответила, что Говард и Кэт переехали в Сент-Эгнес. Дальше — просто: я спросила Гугл, и он выдал мне результат. Говард — президент Ассоциации жителей Сент-Эгнес.

— Неужели? Он сразу перешел в разряд стариков. — Послушай, — вмешивается Тоби, — почти стариков. Не всем присутствующим уже исполнилось семьдесят.

— Хорошо. Почти стариков.

Семьдесят: когда-то люди этого возраста представлялись Джиму согбенными, шаркающими старцами, смиренно доживающими свой век. Но Джима никто не назовет согбенным или шаркающим: живот, наверное, мог быть и поменьше, а лицо не таким обвисшим и морщинистым — но он сохранил энергию и тягу к жизни и ценит каждое ускользающее мгновение.

Джим накрывает своей ладонью руку Евы, лежащую у него на затылке, как будто хочет таким образом выразить ей свою благодарность. Ева понимает значение этого жеста и отвечает на его пожатие; они оба смотрят вдаль, туда, где рассыпаются волны, унося в своих брызгах глубокое одиночество моря.

Тусклый зимний день в Лондоне: бесконечный дождь поливает тротуары. Пришедшие на похороны толпятся у входа в крематорий, женщины постарше придерживают вздымаемые ветром юбки. Курильщики стоят отдельной группой в стороне, прикрывая ладонями зажигалки.

Ева смотрит на них через окно черного лимузина, предназначенного для членов семьи. Она крепко держит Теа за руку и вспоминает другие похороны: Вивиан — в Бристоле, когда от мороза пожухла трава возле могилы; Мириам — был четверг, ясное весеннее утро, в вазах у входа в синагогу стояли свежесрезанные нарциссы; Якоба — все прошло просто и строго, как он и хотел. Гонит от себя мысль о катафалке, который сейчас останавливается впереди них; и о цветах, лежащих рядом с гробом — лилиях и ирисах, — особенно любимых Антоном (Теа сказала это очень уверенно, и Ева не стала с ней спорить). Гроб — из простого дуба, с медными ручками. Они сошлись во мнении, что Антон не захотел бы ничего более пышного.

Никаких распоряжений о своем погребении брат не оставил, только завещание. Они оба написали их еще в начале совместной жизни, сказала Теа в одну из мутных, бессонных ночей после его смерти, когда они с Евой сидели за столом в кухне и ждали наступления еще одного бесконечного дня. Антон был суеверен и не хотел думать о собственных похоронах. Ева — взвинченная, измотанная, допивающая шестую чашку кофе — с трудом могла поверить в услышанное: настолько это не сочеталось с образом ее брата — деда, успешного судового брокера, солидного человека. Но потом она даже нашла что-то успокаивающее в том, что Антон вел себя как мальчишка, беспокойный, проказливый, каким был когда-то, и категорически отказывался верить в неизбежность смерти.

Теа и Ева сами решали, как будут проходить похороны. Кремация; никаких религиозных обрядов, настаивала Теа, и Ева — хотя считала еврейскую церемонию, по которой хоронили ее родителей, умиротворяющей — не стала спорить. Теа, понимая чувства Евы, предложила, чтобы кто-нибудь (может быть, Ян Либниц?) прочитал кадиш, традиционную заупокойную молитву. Сердечный приступ случился у Антона на вечеринке в «А и Е», где они с Теа встречали Новый год, прямо посреди веселящейся нарядной толпы — и в первые же часы после этого Ева и Теа почувствовали, как сблизило их общее несчастье, превратившее давнюю обоюдную симпатию в нечто более глубокое. Они решили, что прощальное слово напишут вместе, а прочитает его ведущий церемонии; ни одна из них не находила в себе сил сделать это самостоятельно. Ханна будет декламировать стихи Дилана Томаса. Когда тело отправится в последний путь, прозвучит запись Крейцеровой сонаты в исполнении Якоба.

Они испытали облегчение, закончив приготовления: учли все нюансы. Но Ева оказалась совершенно не готова к тому, что испытает, сидя в машине, следующей за катафалком с телом ее брата; к тому, как поникнет и начнет оседать на входе в крематорий Теа. Ханна, ехавшая в машине вместе с ними и своим мужем Джереми, спешит к матери, чтобы та могла опереться на нее. Ева благодарно гладит ее по плечу и идет вдоль ряда соболезнующих, выслушивая сочувствия, утешая рыдающих, обнимая близких. Рядом с ней — Дженнифер; четырехлетняя Сюзанна, поздний ребенок, появившийся на свет после многочисленных попыток ЭКО, молча стоит вместе со своим отцом Генри и внимательно наблюдает за происходящим. Далее — Дэниел и Хэтти, чье темно-синее платье и винтажное меховое боа скрывают ее беременность. Вплотную к Хэтти стоит Джим; худощавая фигура, седые волосы, одет в черное пальто. Он похудел после того, как бросил пить, но никто не скажет, что эти перемены в нем — к худшему.

— Ева.

Джим делает шаг вперед, берет ее руки в свои, одетые в перчатки.

— Мне так жаль.

Она кивает:

— Я знаю. Спасибо.

Ведущая церемонии деликатно приглашает всех пройти внутрь; в дверях кто-то берет ладонь Евы. Это Карл. Он самостоятельно приехал в крематорий и не подходил к Еве, пока та принимала соболезнования, позволив ей, как всегда, не чувствовать себя скованной. Она благодарна ему за то, что он пришел и стоит рядом с ней, высокий, стройный и надежный, словно парусный корабль.

— Я рада, что ты здесь, — шепчет Ева.

— Я тоже.

Церемония прощания — с этим потом согласятся все — получилась красивой. Флорист расположил три больших букета лилий и ирисов у изголовья гроба. Ян Либниц читает кадиш красивым звучным баритоном. Прощальное слово выглядит в меру неформальным и торжественным одновременно; ведущая церемонии ни разу не запинается. Слезы душат Ханну во время чтения стихов, но она собирается с силами и продолжает. Помещение наполняет звук скрипки Якоба — парящий, протяжный, исполненный печали, — и за гробом медленно закрываются шторы.

Поминки проходят в доме Антона и Теа в Пимлико, где официанты ставят на столы жареных цыплят и картофельный салат, а также норвежские блюда — тефтели и запеченного лосося. Официанты бесшумно снуют из комнаты в комнату, предлагая напитки. Ева берет с подноса бокал с белым вином и вспоминает, сколько раз поднимала тост за здоровье своего брата, и вечеринку в честь его шестидесятилетия. Это было больше десяти лет назад, тогда Антон и Ева предусмотрительно посадили рядом с ней Карла Фриденберга.