Ксения Букша - Открывается внутрь

есть дыра на рейтузах… ее переворачивают, рейтузы спускают, чтобы поставить катетер, и это последнее, что чувствует Надя: холод (голые бедра на клеенке) и боль

А дальше уже темнота, белый кафель и белые лампы. Багровое черное пятно наплывает на лоб, и больше ничего.

сиводня я делола ицничу с хлебом как делола Мама амне ана (мам ася) скозала что не розбевай ичо пока скаворотка ненагрееца ая скозала я сама знаю лутше как делола Мама потомучто эта была моя Мама единстеная а ты мне немама и не когда небудеш

(Вы, конечно, тоже хорошо делаете яичницу, и очень вкусно! Но просто это рецепт, по которому моя мама всегда готовила. Он даже у нее в книжечке был записан. Только мне эту книжечку дядя Саша пока не отдаст. Потому что он сами знаете где. А он мне ее отдаст, когда мне будет четырнадцать лет. А когда мама болела, то эта книжечка завалилась за диван. И дневник мамин тоже дядя Саша мне отдаст, когда его выпустят. Ничего не подгорит, я очень хорошо и правильно все делаю.)

На станции Лигово Регина колеблется: не пересесть ли в триста шестую. Время пробок вроде прошло, а в метро не хочется. Но голова так болит, что Регина остается на месте.

В вагоне появляется продавщица мороженого. Тащит сине-белый ящик с товаром. Толстая молодая девчонка в резиновых шлепанцах, с густыми волосами и кустистыми бровями, в широких коротких штанах с завязками, в стеганой жилетке. Руки у девчонки сплошь в белых широких шрамах. Ниже локтей, выше запястий – напрочь изрезаны. Полосовала в исступлении, глубоко и резко. Не меньше шести шрамов на левой руке. И на правой тоже шрамы. И говорит: мороженое, стаканчики: сливочное, крем-брюле, пьяная вишня, эскимо «Фараон», «Балтийское», «Ля Фам», картошка, фруктовый лед, пожалуйста, кто желает.

Регина Маркова, креативный директор рекламного агентства «Рефлекс», изящная, с пестрыми перьями волос, с красивым строгим лицом, в кружевном сине-желтом балахоне, открывает глаза. В глаза сразу бьет солнце. Голова болит отчаянно. Но Регина не щадит себя. Тебе не плохо, думает она. Тебе никогда не бывает по-настоящему плохо. (Марков поехал на машине, Регина часто ездит на электричке. Пробки.)

Регину одолевает дрема. Видятся ей зеркала, и сыпучие барханы, перетекающие друг в друга, как те выжженные холмы за окном, черно-зеленая прошлогодняя трава и пепел. Сон такой явный, такой мучительно четкий, угрожающий.

Вдруг парень с велосипедом, нарушая молчание, говорит: видели, какие у нее шрамы? Вот, у меня тоже примерно такие. Несчастная любовь была.

– Дураки вы, ничего не понимаете, ценность жизни (старуха инквизиторского вида, с квадратной челюстью, не отрываясь от «Панорамы»).

Регина сидит неподвижно. Ей невыносимо хочется заглянуть в «Панораму», что читает тетка, позволить себе прочесть хоть две строчки. Но нельзя – и она закрывает глаза.

– Да я просто хотел себя почувствовать, – парень с великом. – Себя не чувствовал, хотел испытать.

– Ну и как? Почувствовал?

– А че, почувствовал. У моей, – говорит он, – подруги тоже шрамы на руках. Вообще, у меня человек шесть знакомых руки резало.

– Идиоты, – отрезает старуха с «Панорамой». – Я психиатр, у нас таких идиотов полный дурдом.

– Ну, зачем же так категорично, – парень с велосипедом. – Вы такого не переживали, но это не значит.

Регина, закрыв глаза, видит перед собой эти шрамы. Схватила нож и располосовала себя вкривь и вкось. Лезвие вязло в мягком и тугом. Даже не убить, а уничтожить. Не ярость, а отвращение. Поезд ускоряется мимо сине-серых небес, самолетов, изрисованных гаражей. Продавщица уже ушла со своим ящиком. Барханы… выжженная черная зелень… противное пиликанье в ушах, откуда только берутся эти звуки, насыпаются, будто мир их через тебя просеивает. Как же болит голова.

Солнце не оставляет на лицах ни тени. Электричка огибает Можайское озеро, вагон кренится, поскрипывает. Раздвижные двери, ведущие в тамбур, съезжают на одну сторону.

Старуха-психиатр складывает «Панораму» и говорит, как бы уже и не парню, а себе:

– Вам жить, значит, не надо? Так отдайте мне тогда свою жизнь, я бы еще пожила. Я-то умирать не хочу.

– А что это вы умирать-то собрались.

– Да я не собралась, молодой человек. Я не собралась. Но врачи, они нынче, знаете, люди очень откровенные. Так прямо и говорят: «У нас таких, как вы, целое кладбище». И «при вашей стадии, – говорят, – пятилетнее дожитие – шесть процентов». А я уже три года корячусь. Вот так, молодой человек.

Регина открывает глаза: а старуха-то в парике, как это она не заметила. Несгибаемая старуха в белесом парике, без бровей, с суровыми складками вокруг рта и носа.

Парень с великом несколько растерян. Он говорит первое, что ему приходит на ум: может, еще выкарабкаетесь? Нет, разоружает его старуха. Увы. Можно только отсрочить. Я стараюсь, но получается так себе. Лекарства в свободную продажу не поступают, а квоты только если моложе пятидесяти. А мне уж шестьдесят годков. Так прямо и говорят: все, только молодым. А вы как хотите. Крутили деньги перед выборами. Месяцами лекарства стояли на таможне. Задержали мне химию – из-за этого метастазы у меня. Люди мрут тысячами, – она поджимает губы. – Уж если вы декларируете, что обеспечиваете лекарствами онкологических больных, – так не врите и обеспечивайте. У меня лекарство стоит двести тысяч за курс. Я его куплю сама, как вы думаете?

Парень с великом только кивает. Регина не выдерживает и выходит в тамбур. Ее бьет дрожь. Продавщицы мороженого, та самая девчонка со шрамами на руках и другая, женщина постарше, сидят на сине-белых ящиках.

Девчонка со шрамами:

– Кормить какого-то там мужчину – на фиг надо. Я и так папашу кормлю. Причем он постоянно еще требует: корми меня, корми! – девчонка задорно фыркает. – А почему я должна его кормить?

– Он твой отец. Все-таки тебя вырастил.

– Он меня не вырастил! Я в детдоме росла! Он алкоголик, пьет все время.

Электричка плывет, покачиваясь, в волнах солнца. Подумаем о работе. Где бы найти фрезеровщика, чтобы «Флорион» могли печь фирменные вафли с логотипом? И дрожь продирает Регину: Господи, чушь какая. Какая бессовестная, чудовищная чушь. Почему она занимается рекламой? Кому это нужно? Да еще и обманывает себя: дескать, наше агентство – единственное – делает рекламу другую , не такую оголтелую, рекламу человечную, забавную… поднимает людям настроение, улучшает атмосферу… Какую атмосферу ты собралась улучшать, Регина? Вот эту? – Она вздрагивает, как от удара, притискивает закостеневшей рукой сумочку к боку и смотрит в окно, как будто надеется найти какой-то ужас там, но там как раз совсем не ужас, там пацан гладит овчарку, и бьет из водокачки под напором прозрачная веселая вода, и пыльные дорожки уводят вдаль, и синее, совсем весеннее небо все синеет и синеет, и весело разгоняются электрички, разминувшись на станции.