Джонатан Троппер - Как общаться с вдовцом [litres]

Мать поворачивается ко мне лицом, и я смотрю в ее большие проницательные глаза. Холодной рукой она гладит меня по щеке.

— Ты потерял жену, Дуглас. У меня сердце разрывается от жалости к тебе, поверь. Но я каждый день теряю мужа, каждый божий день. И даже не сетую на это.

— О господи, мама, — отвечаю я хрипло, но она уже снова идет. Ее излюбленный приемчик. Ей нравится озадачивать и трогать за живое. Поставить в тупик и заставить волноваться.

— Что делать, Дуглас, — произносит она весело и тянет меня вперед. — Жизнь — дерьмо, это точно. Но в ней есть и хорошее: по крайней мере один из нас сегодня ночью будет трахаться.

На парковке отец подходит к матери, накидывает на ее подрагивающие плечи пиджак и обнимает ее. Они прощаются с Сендлменами, которые, кажется, до сих пор не до конца оправились от ужаса. Наверно, им не терпится сесть в машину и перемыть нам кости. Как только они уезжают, мы все обнимаемся, жмем друг другу руки, прощаемся. Стороннему наблюдателю, который нас толком не знает, может показаться, что мы самая обычная семья.

Столкнувшись со мной лицом к лицу, люди непременно произносят три вещи, а я каждый раз отчаянно надеюсь, что они не скажут эти три глупые банальности, от которых неизменно сводит кишки и кровь стучит в висках от гнева. И хотя я уже более-менее привык, но все же, услышав их, с трудом подавляю желание проорать в ответ что-нибудь непристойное и запустить в доброхота большим хрупким предметом, а потом занести кулак и ударить его прямо по искаженному гримасой жалости лицу — почувствовать, как кости хрустят под кулаком, увидеть, как из его ноздрей, точно гейзер, брызнет горячая алая струйка крови.

«Соболезную».

Я понимаю, это общее заблуждение, но дело в том, что, когда тебе выражают соболезнование, подразумевается, что ты тут же должен ответить: «Все в порядке». С детского сада, с самого первого раза, когда какой-нибудь насморочный нахаленок опрокинет твои кубики, ты запрограммирован на прощение. А ведь все отнюдь не в порядке, никаким порядком тут и не пахнет, но какой-то социолингвистический тик заставляет тебя утверждать обратное. И дело не только в этом: теперь вы поменялись ролями — ты утешаешь, вместо того чтобы выслушивать утешения. Это-то как раз не страшно: от бесплодных попыток успокоить меня уже тошнит, я мужчина и привык сам себя успокаивать — напиваться и орать на телевизор, бить кулаками по кирпичной стене, плакать под душем, где слезы исчезают, едва успев показаться. Но ни при каких обстоятельствах мне не хочется стоять и успокаивать кого-то еще. У того, кто недавно потерял жену, думается мне, есть свои проблемы. Так что, когда подобное повторяется несколько раз, приучаешься в ответ просто благодарить и при этом чувствуешь себя нелепо. Спасибо за соболезнование. Да что это такое, черт подери? Еще одно наглядное доказательство бесцельности существования, практически лишенного смысла.

«Как твои дела?»

И снова первое побуждение — отречься. Губы готовы произнести: «Прекрасно», и от тебя ждут, что ты это скажешь. Все очень надеются, что ты проговоришь: «Прекрасно», — может быть, устало и грустно пожав плечами, но все-таки скажешь именно это. Люди машинально проявили заботу, и «прекрасно» — расписка об уплате ими налога. Но у тебя все совсем не «прекрасно». Тебе хреново. Ты часто напиваешься еще до ланча и разговариваешь сам с собой, плачешь над фотографиями, часами сидишь, глядя в пространство, изводишь себя, снова и снова думая о том, «что было бы, если бы», чувствуешь, что погиб, опустошен, зол, виноват — или все сразу: коктейль крепкий — залпом не осилить. Хочется обо всем забыть, но для этого надо забыть о ней, а ты не хочешь о ней забывать, и поэтому ты не забываешь ничего. А может, и забываешь что-то, но потом снова и снова испытываешь боль утраты и чувство вины за то, что пытался утешиться, потом злишься на себя за то, что чувствуешь себя виноватым, хотя тебе не в чем себя винить, и в конце концов чувствуешь вину за то, что разозлился на свою покойную жену. Вам кажется, что это можно назвать «прекрасно»? Сказать так — значит дискредитировать все, что тебе пришлось пережить. «Прекрасно» — это в некотором смысле неуважение к покойной жене: значит, ты недостаточно любил ее. Но никто не хочет знать неприглядную правду, а если и хочет, не очень-то удобно вот так делиться своим горем. И ты в очередной раз произносишь: «Прекрасно», и дышишь глубоко, пока не пройдет мгновенное побуждение совершить ритуальное кровопролитие.

«Я могу тебе чем-то помочь?»

Да, раз уж вы об этом упомянули. Вернитесь в прошлое и помешайте моей жене сесть в тот чертов самолет. Вот это будет неоценимая помощь. Я буду вам вечно признателен. Но коль скоро это невозможно, чем, по вашему мнению, вы могли бы мне помочь, так чтобы это решило мои проблемы? Приготовить ужин? Я потерял жену, а не микроволновую печь.

Но, что бы вы ни делали, не перегибайте палку. Не надо совать мне под нос собственные беды, словно руку для тайного братского рукопожатия. Скорби не нужна компания. Я не хочу слышать о том, что ваш отец попал в автокатастрофу, мать хватил инфаркт, а сестра медленно умирает от лейкемии. Мое горе затмевает все, и мне нет дела до ваших печалей, как и вам до моих.

Я знаю, что вы желаете мне добра, но от этого мне не становится проще вас выслушивать. Если вы хотите выказать мне дружбу и сочувствие, от вас требуется только одно: оставьте меня в покое. Не нужно это понимать буквально. Я понимаю: вы полагаете, что, превознося мою жену или поделившись теплым воспоминанием, облегчите тем самым мою боль. Но поверьте мне на слово: это не так. Если вы иначе не можете, знайте: простое приветствие — все, что я сейчас могу вытерпеть. Если вам так уж необходимо посочувствовать моему горю — хмуро кивните, поджав губы и подняв брови, и сменим тему. А вообще — не стоит заморачиваться. Спросите, сколько времени, и я посмотрю на часы. Пригласите меня в кино. Я откажусь, но вы-то уже предложили, и мы обменялись парой таких реплик, после которых мне не захотелось начистить вам рыло. Может, если часто болтать на самые общие темы (обычное человеческое общение, не требующее от меня ничего), я снова смогу смотреть другим людям в глаза, начну потихоньку возвращаться к жизни.

Кто знает? Может быть, однажды вы застанете меня в подходящий момент, и я на самом деле соглашусь пойти с вами в кино, потому что это позволит мне выбраться из дома и я буду знать, что в течение двух часов мне не придется ни с кем разговаривать. А когда фильм кончится, мы его обсудим. Не нужно стараться как лучше, не нужно пытаться помочь мне примириться с утратой, и чем скорее вы откажетесь от этой мечты, тем будет проще для нас обоих. Исцеление — дело глубоко личное, и, если честно, ваше участие неуместно. Но в ваших силах ненадолго выпустить меня из угрюмой, мрачной тюрьмы моих мыслей, и этот подарок, сам по себе драгоценный, — лучшее, что вы можете мне дать.