Владимир Лорченков - Ночь в Кербе

…Катрин приготовила нам кофе и сказала вполголоса, что на деле я первый прибывший гость фестиваля. Но формально я получал серебро. Это, включая и их разговоры вполголоса, объяснялось просто: еще позавчера в Керб прибыл какой-то восточноевропейский писатель — то ли серб, то ли румын — по фамилии Лоринков. Будучи совершено пьяным уже по приезде, он первым делом в Кербе нашел на кухне арманьяк и вино и, изрядно смешав их, впал в нечто среднее между комой и блаженным неведением. Врач, которого пришлось везти для осмотра счастливца из самого Кадёнака (50 км отсюда), склонялся ко второму. Он считал, что все нужно оставить как есть, не беспокоить счастливца и предоставить тому самому заняться похоронами своих мертвецов. Так что восточноевропейца оставили в его комнате наедине с собой, и с тех пор он выходил всего раз, да и то за новой бутылкой арманьяка. Все очень беспокоились о том, чтобы он комфортно себя чувствовал и не был стеснен ни в чем — о Франция! — и потому я прослушал краткую инструкцию. Меня просили не удивляться, если я увижу в доме молчаливого типа, который пробирается из комнаты на кухню и обратно, ни с кем не здороваясь и ужасно стесняясь. Я обещал сделать вид, будто ничего не происходит. Тем более ничего и не происходило.

После того как мы обсудили преимущества и недостатки арманьяка перед коньяком и vice versa [8] наоборот ( фр. ) , Жан-Поль увлек меня в дом. Словно какой-то кафедральный собор, тот представлял собой разросшееся древнее строение. Комната, ставшая началом дома, была выстроена в XIII веке. В XI и XVI появились левое и правое крыло дома, в XVIII — второй этаж. Жить мне предстояло именно там. А вот и ваша комната, сказал Жан-Поль и распахнул дверь. Я увидел камин, матрас на полу и застыл в нерешительности.

Когда я понял, что буду жить здесь, а не в отеле, то испытал двоякое чувство.

С одной стороны, знал я, моя прогрессирующая социофобия как болезнь все больше требовала присутствия людей. В отелях я моментально погружался в пучину алкоголя и хандры, одиночества и меланхолии. Мог неделями не выходить из номера, чем частенько шокировал приглашающую сторону. Здесь же — в окружении зелени и старых камней, цветущего изобилия флоры и шума пожирающей ее фауны — я оставался один, но как бы под присмотром. Проще говоря, шансы утонуть в ванне пьяным или исполосовать руку ножом из-за резкой перемены настроения в Кербе уменьшались.

С другой стороны, я приближался к сорокалетию, и, как бы ни храбрился, тело мое уже сдавало. Чуть-чуть, незаметно еще, но все-таки… Я представил, как пробираюсь ночью в туалет или чувствую легкое недомогание из-за чересчур сытного, как всегда во Франции, ужина или издаю шумы, которые из-за великолепной средневековой акустики разносятся по окрестностям… Улыбаясь и глядя в переносицу хозяина, я сосредоточенно думал, не лучше ли вернуться в Аспер, чтобы переночевать в тамошней гостинице, а назавтра уехать, сославшись на сильные боли в спин…

Жан-Поль, очевидно, почувствовал мои колебания и, слегка подтолкнув меня в комнату, сказал:

— Courage, Vladimir! Il faut vivre parmi les siens! [9] «Смелее, Владимир. Жить нужно среди своих» ( фр. ).

Так я оказался в своей комнате и остался в Кербе.

Из-за скошенного потолка комната была практически треугольной формы, с большим окном на потолке. Это так напоминало средневековый замок, что я приоткрыл окно и выглянул наружу, ожидая увидеть внизу толпы штурмующих. Никого. Только маленькая отара овец чуть белела внизу, за рвом, отделявшим дом Жан-Поля от соседского. Я скинул с себя одежду, и… Чертыхнувшись, вновь оделся. Душ в доме был один на этаж, и хотя я, как заверил Жан-Поль, прибыл первым, мне не хотелось сталкиваться с кем-то в коридоре, будучи прикрытым одним лишь полотенцем. С другой стороны, именно такая неожиданная встреча — я шел в одном полотенце по коридору общежития в своем университете — и стала началом одного долгого и счастливого романа… Я поймал себя на том, что улыбаюсь. Потихонечку Керб встряхивал меня, и я начинал забывать о себе и своем «я», о своих бедах, пиве и о том, какой я великий. А ведь я так давно этого не испытывал. Будь что будет. Забавляясь, я пошел на компромисс — стянул с себя майку и, голый по пояс и босой, вышел на небольшой пятачок между четырьмя комнатами второго этажа. Отсюда я вышел в ванную и заперся в душевой комнате. Судя по косметической продукции, Катрин и Жан-Поль принадлежали к тому типу современных французских интеллектуалов, которые проявляют экологическую ответственность. Мыло, шампунь, зубной порошок — все натуральное и изготовленное без ущерба для природы, о чем сообщали надписи на упаковке. Слегка сгибаясь — бок все-таки болел, — я начал намыливаться куском чего-то жирного из дегтярной золы. Попытка потереть спину закончилась, как всегда, тем, что я выронил мыло. Размеры кабинки не позволяли наклониться comme il faut — я имею в виду comme il faut человеку, который сгибается и распрямляется с некоторым напряжением сил, — так что я присел практически на одной ноге. И, не удержав равновесия, грохнулся боком прямо о край кабинки. Я надеялся, что из-за шума воды мое падение не слышно. Конечно, зря надеялся. Несколько секунд ушли на то, чтобы просто начать дышать. Потом я услышал голос Жан-Поля:

— Все в порядке, Владимир? — спросил он своим доброжелательным, спокойным, мягким, таким… вкрадчивым голосом из-за двери.

— Абсолютно, — бодро ответствовал я, тараща глаза и стараясь придать голосу естественный тон.

За дверью наступила тишина. Я, безумно дыша широко раскрытым ртом, кое-как повернулся, сгруппировался и медленно встал. Широко расставив ноги и упершись руками в стену, постоял под душем. Выключил воду. Осторожно сошел на полотенце. Пощупал бок. Как ни странно, теперь ничего не болело. Боль ушла совершенно. Кроме того, я не смог нащупать ребра. При малейшем нажатии на него я чувствовал лишь пустоту. Это меня так пугало, что я боялся нажать еще сильнее. Может быть, подсознательно я опасался того, что не найду ребра вообще. Где же мне в таком случае следовало его искать?..

Не вытираясь, я натянул свои походные штаны военного камуфляжа, и вышел в комнату, оставляя мокрые следы на деревянном полу. Это оказалось неожиданно приятно. В комнате я вывесил все свои пять рубашек и три костюма на плечики, прицепив их к ручке окна, и, нарядившись в вельветовый пиджак, свои лучшие джинсы и кожаные туфли синего цвета — я воображал себя модным университетским профессором, приехавшим читать лекции деревенским простакам, — лег на матрац. В стекло тихонечко постучал дождь, посеревшее небо спустилось и прикрыло собой окно вместо жалюзи. Я твердо решил не спать, чтобы пережить несколько часов джет-лага и пойти в постель, когда ночь наступит в Кербе, а не по монреальскому времени. Конечно, я задремал…