Владимир Козлов - Рассекающий поле

Что я видел в жизни? Помню Брянщину: лес, город, местами переходящий в поселок, мебельный завод, куда меня, шестилетнего, бабушка брала, чтобы я ей помогал мыть полы в бесконечных коридорах, которые за сутки зарастали древесной пылью. Потом голый солнечный Волгодонск, усаженный даже не деревьями, а саженцами. Там, конечно, уже мир был разнообразнее. Кругом вода – Цимлянское море, заливы, каналы, Дон, его притоки, котлованы. Все это – мир, на время отвоеванный у природы. Вот лежала степь, но в ней построили несколько домов – получилась улица, несколько улиц назвали Волгодонском. Выкопали котлован – получилось как бы море. Построили завод, привезли туда работать людей, устроили довольно убогую жизнь. Неужели именно такой она и задумывалась? Зачем на самом деле все эти люди там собирались? Я – понятия не имею. Как будто мы живем здесь, а смысл – он вообще не здесь, а где-то в другом месте. И это ощущение – оно нарастает. Я думал, что в Ростове что-то изменится. Пожил там года полтора – и понял, что это ощущение странности становится только сильнее.

– И что – в Питере смысл?

– Точно не знаю.

– На все вопросы есть очень простые ответы. Их знают почти все.

– Поэтому все такие несчастные?

– Ладно, продолжай.

– Да… Живешь и думаешь: как я тут оказался? Что мы тут делаем? Может, все эти люди знают, а ты один не знаешь? Начинаешь прислушиваться, прощупывать вопросами – и понимаешь, что есть много вопросов, о которых говорить не принято. Столько земных забот, надо крутиться. И ты колеблешься: то ли ты такой умный, что видишь всеобщую глупость, то ли ты такой тупой, что не понимаешь очевидных вещей. То ли тут все неправильно сложилось, но никто не хочет ничего менять, то ли ты не видишь за ежедневной рутиной сути происходящего. И ответы нужны не когда-нибудь потом – они нужны сейчас. И от того, каким будет ответ, реально зависит, какие ты будешь совершать поступки прямо завтра. Но это осознанное завтра постоянно отодвигается, продолжается все то же бессознательное настоящее. И вот ты заглядываешь однажды в искусство и понимаешь, что там все гораздо серьезнее, чем во всей твоей остальной жизни.

– Сильно сказано.

– Да, это трудно объяснить родственникам. Моя мама – несчастный человек: с восемнадцати лет нянчит детей, пытается получить какое-то образование, наладить личную жизнь, выбраться из нищеты. И тут приходит сыночек и говорит: «Это, мама, все фигня, вот искусство – это серьезно». Но на самом деле понимаешь, что она несчастна потому, что ее как бы уже засосало в какую-то центрифугу – и ее, как белье, то стирают, то выжимают, то сушат. И если ты ничего не сделаешь по-другому, то с тобой будет то же самое. А куда сбежать, если ты в многодетной семье, в которой у тебя тридцать три обязанности на каждый день? Можно в бандиты, а можно в книжки. Там хотя бы можно пытаться что-то понять, как бы быть в состоянии поиска. Там прямо звучат вопросы, которые я ни с кем из живых людей никогда не обсуждал. Я не знаю, почему так. Может, были времена, когда они обсуждались. Может быть, дело в семье, может, рождаться надо было в другом месте. Но то, от чего должны реально зависеть твои поступки, – как вообще в этом разобраться, если ты живешь, не успевая ни о чем подумать? Не только о том, что ты сделаешь, но даже того, что уже сделал, не успеваешь понять. И я подумал, что где-то должно быть место, в котором жизнь и культура пересекаются. Такого места не может не быть. Но это точно не в Ростове.

– Что значит «пересекаются»?

– Что? – переспросил Сева.

– Что такое место, в котором пересекаются жизнь и искусство? Как ты поймешь, что нашел его? И зачем его искать?

– Уф-ф…

– Ты не вздыхай. Ты, если что-то забыл, сейчас едешь за две тысячи километров в незнакомой машине в незнакомый город. Если уж ты делаешь это, то ты должен о своей мотивации понимать хотя бы элементарные вещи.

– Мотивации?.. Да, конечно. Это должно быть что-то вроде моста. Моста, ведущего на прелестный остров, который называется культура. Этот остров захватили дикари, которые умеют только приносить жертвы и воскурять фимиам. Искусство должно помогать разглядеть реальность, а не закрыться от нее. Это такая формула любви. Формула, наделяющая смыслом. Мы на самом деле хорошо чувствуем, о чем речь. Берешь «Капитанскую дочку» – и все там полно смысла и значимости. И уже это – очень любовное отношение к реальности. Искусство всегда знало, что оно должно выводить жизнь из тупика естественного отбора – даже тогда, когда это больше никому не надо. Но я пока больше чувствую, чем понимаю. Я не понимаю, как оно это делает.

– Ты считаешь именно себя обязанным этим заниматься?

– Я вообще в первую очередь думаю о том, что надо именно мне.

– Но, выходит, что как бы не только тебе, да? Если подумать, выходит, что человек, который считает, будто никто никому не должен, едет неизвестно куда искать счастье для своего народа. Как бы ты объяснил этот парадокс?

– Наверное, виноваты песенки.

– Не понял.

– Я пишу и пою песни. Я делаю это не просто хорошо – у меня как бы большой отрыв. И это при том, что я мало что на самом деле умею. Но песня – это не рубль, который я могу потратить, например, на себя. Песня – хочешь ты этого или нет – создает вокруг себя мир, которого в реальности, может быть, еще и нет.

– Даже «Владимирский централ»?

– Даже он! Хорошая песня создает у чужих, незнакомых и даже довольно агрессивно настроенных людей ощущение, что они заодно. Если песня нравится, то кажется, что ты знаешь, где это – «Владимирский централ» и как играть в «очко». Этим людям становится не стыдно сказать о себе «мы». А это немало! И все это на самом деле чувствуют. И тут уже и всеобщее счастье на горизонте. Так вот: я думаю только о песне. А песня – она сама подумает уже обо всем остальном.

Они долго ехали сначала в напряженной, а потом отпустившей тишине. Наконец водитель улыбнулся:

– Вот что я тебе скажу, парень. Ты, конечно, смахиваешь на сумасшедшего. Но ты не сумасшедший, – и быстро посмотрел на Севу. – Как зовут-то тебя?

– Всеволод. Сева.

– А я – Руслан… Я, Сева, – хозяин мира, по которому мы едем и о котором ты так заботишься.

– Лиманчик – место, которое принимает всех! Просто выходишь в шесть утра на перрон в Новороссийске – и забываешь человеческий язык. И такой приход! Мы с пацанами, когда оказались на мосту над поездами, на «раз-два-три» ка-ак заорали: «А-а-а!»

– Дебилы, – мрачно откомментировал Сева, глядя в поднятую кружку с чаем.

– Ну, нам вокруг сразу так и сказали. Там же вокруг, сука, серьезные хмурые люди. С сумарями херачат в шесть утра с поезда сразу на работу. Потом нас даже пригласили для разговора представители правоохранительных органов… Просто надо понимать это состояние, чел! Ты должен увидеть это место – там остановилось время, там друзья, музыка, вино, женщины, дурь, море и натуральное хозяйство. Человек должен прикоснуться к такому, иначе он постоянно ходит с таким таблом, как у тебя. Тот, кто это хоть однажды попробовал, становится лиманоидом. Я был там четыре раза, и я уже не могу дождаться лета. А есть люди, которые живут там каждое лето, – и они уже не могут сосчитать, сколько раз они приезжали, потому что это слишком большие числа. Поехали, Сева!