Владимир Козлов - Рассекающий поле

– Совершенно верно. Послушай, что я сделал со стихотворением «Я родился и вырос в балтийских болотах…»

Егор жил наискосок от его секции, с другой стороны коридора. Он оказался старше на целых пять лет, хотя учился только на втором курсе филологического факультета. Он делил комнату – случай в общежитии небывалый – с молоденькой светлой девушкой-первокурсницей. Ее можно было иногда встретить в коридоре в венке из полевых цветов и в маечке поверх торчащих грудок.

На следующий день Сева уже сидел в их комнате, на шкуре какого-то животного. Они раскуривали трубку, затем Егор ставил арии из Jesus Christ Superstar и пел вместе с Яном Гилланом, заметив, что диапазон музыканта – от «ми» второй октавы до «до» шестой, это в полтора раза больше, чем, например, у Джона Леннона. «Точно, Егор похож на Леннона – и очки такие же», – дошло до Севы. Он пялился на книжные полки – там стояли книги с египетскими, скандинавскими и индийскими мифами, «Улисс» Джойса, два тома Пруста, том Стейнбека.

Егор брал любой вопрос, даже если не знал точного ответа. Это был потомственный интеллектуал. Он приводил цитату из текста, который упоминался в разговоре, – от стихотворения до «Манифеста коммунистической партии». Он свободно ориентировался в генеалогии европейских монархов. Света, девушка Егора, шепотом утверждала, что он руками снимает головную боль, – и намекала, что он же ее и навлекает. Он очень хорошо знал материалы, из которых древние изготовляли краски. У него не было телевизора, но он смотрел все, что снял Гринуэй. Он знал не только картины художников, но помнил, что они писали в своих дневниках. В самом корявом четверостишии Севы Егор обнаруживал половину мифологии зороастрийцев и ряд аллюзий на тексты, которых Сева читать не мог. Он умел увидеть любой мусор в культурном ряду, он владел недоступными контекстами. Было неясно, то ли он сам так понимает, то ли он наслаждается своей властью наделять значимостью.

Сева быстро подсел на это волшебство.

Написав несколько строк, пустой и истощенный, Сева шел к Егору, чтобы тот его наполнил, успокоил, ввел под ручку в храм искусств, вписал его корявые буквы в большую культуру. Он сидел у него почти каждый день. Он играл в игру, в которой маэстро переиграть было невозможно.

Но вот Сева уже оказался в очереди, потому что появились и другие. Длинноволосая большеглазая женщина с громким голосом и длинными ногами – куда-то он ее тоже вписывал. Сильная и полнотелая, она надолго замолкала, вслушиваясь в нарочито тихий заикающийся баритон большеголового старичка с телом мальчика.

Высоколобый, смешливый, но глубокий Рома, который пытался писать прозу, стал много думать с тех пор, как повстречал Егора. Однажды Сева зашел к Роме и застал сценку: Егор наклонился вплотную, буквально вперился в лицо собеседнику и не повернул головы, услышав, что кто-то вошел. И Рома не скосил глаз – он не мог оторваться от нависающего и что-то тихо говорящего Егора. Сева вышел.

В тот же вечер Егор прочел Севе отрывок из романа, который он, оказывается, пишет. Сева впервые увидел процесс, из которого он мог почерпнуть знание о том, как полагается писать романы. Это была стопка желтых листьев на краю большого стола. Егор раздобыл перьевую ручку, под настольной лампой стояли чернила. Хрустящие листы, став исписанными, начинали изгибаться. Это был кусок текста, описывающий приготовления художника к написанию картины, Сева запомнил, как он смешивал цвета – «касторовый» и «купоросный», но Егор читал так, будто ласкал женщину, – и, дойдя до акта творения, целомудренно остановился. На кушетке после его чтения уже изнемогала Света.

Однако Егор не всегда был великодушен – последняя песня, например, у Севы получилась как никогда, но тот не сказал ничего. Не только не сказал – явившемуся без приглашения Севе он пробормотал «сейчас» и вышел из комнаты как будто на минуту. Но прошло десять минут – его не было. Прошло двадцать. Сева зачитался первой попавшейся книгой, взятой с полки, и вдруг вздрогнул. Он понял, что Егор просто ушел. Возможно, он не знал, как избавиться от гостя. Сева усмехнулся. Он вспомнил, как несколько дней назад Егор, заканчивая свой монолог о башне из слоновой кости, о праве художника сделать хоть что-то стоящее из этой никчемной реальности, вдруг посмотрел на него особенным, тяжелым взглядом. Смотрел на него так буквально несколько минут и даже приблизился. А Сева не понял, что происходит, немного подождал в надежде, что того отпустит, а потом сказал просто: «Не нависай», – и отвернулся.

Сева встал, поставил книгу на полку и прикрыл за собой дверь. Надо становиться взрослее.

Да что ты вообще знаешь об этой реальности?

Контролер прошел по вагону прямо перед Клином – станцией, до которой Сева купил билет. Можно было не опасаться, лишь бы проверка не задержалась до пункта прибытия, – незапланированно выходить там совсем не хотелось, поскольку из Клина дальше можно только по той же железной дороге в Тверь.

Сева принял вид человека в прострации – полуприкрыв глаза, он смотрел то ли в окно, то ли в себя. Ему казалось, что выглядит он вполне естественно. Его интересовало, у всех ли проверяет билеты контролер, а также – возможно ли натуральным философским видом усыпить бдительность проверяющего. Это нелишняя информация: контролер может оказаться не последним. Трюк прошел: билета у Севы не спросили. На самом деле Сева не мог себе этого объяснить. Русая мощная баба с поставленным голосом спросила каждого, кто сидел рядом, – четыре человека подряд. Сева внимательно слушал происходящее, сидел в прострации, расслабленный, и уже готовился очнуться. Но решил не делать этого до тех пор, пока не растормошат специально. И баба его не тронула. «Чудеса, да и только!» – внятно подумал Сева. Рыцарь уже чувствовал зловонный запах из пасти чудовища и готов был выдернуть свой клинок, но монстр, околдованный чарами, не заметил рыцаря.

Контролера больше не было до самой Твери.

Вокзал, на котором сошел через полтора часа Сева, был особенным. Он был почти пуст, как в любой провинции. Но такой вокзал Сева мог видеть только в кино, где с поезда, окутанного парами дыма, на перрон под навесом медленно выходит дама в роскошной шляпе. Навес поддерживала галерея узких колонн, окна и двери одноэтажного округлого здания образовывали арки. Не хватало августейших особ. Вместо них по перрону вслед за поездами проносилось несколько теток с корзинами пирожков, им в подмогу был придан долговязый дядька с большой сумкой бутылок. Глядя на него, Сева вспомнил, как Саша, с которым он вчера выпивал, когда-то нахваливал ему тверское темное пиво. И Сева поддался – взял бутылку «Афанасия», тут же ее открыл и вошел в здание вокзала.