Владимир Козлов - Рассекающий поле

Я не против, но ищу иного.

Интуитивно мне абсолютно понятно, что искусство – это путь, который выводит из всякого тупика, духоты и уныния. Этим путем, идущим непременно по всему земному миру, заглядывающим в каждый его уголок, в каждый дом и каждую душу, – этим путем мог бы пройти каждый. Это путь, который связывает воедино разрозненный мир, путь, который выводит к созерцанию его всего, оправдывая тем самым сам его замысел. Это конкретная дорога, на которой посредством уставших от солнца глаз и налившихся тяжестью ног обретается кровная связь со своей землей. И на этом пути собирается, срастается назад разорванный и разбросанный по миру человек. И когда ты прошел, кажется, что отныне на каждом кусте, по которому ты скользнул взглядом, на каждом дорожном знаке, на каждой картине в Эрмитаже, в каждой подвозившей тебя машине остались маячки, с которых ты до конца жизни будешь получать сигналы. И ты всегда будешь чувствовать себя примерно так, как чувствует себя в это время пересеченная тобой земля и поднимающаяся над нею утренним туманом культура.

В одном из залов сбоку была приоткрыта дверь. В нее проникало солнце, сразу за ней начиналась зеленая трава. Я слышал, что снаружи поют птицы. Я открыл дверь шире и увидел перед собой девственный сад. Без каких-либо колебаний я вышел туда, прикрыв за собою дверь.

Это был конец вторых суток моего пребывания в Питере. Усталый после пятичасового блуждания по Эрмитажу, я как будто вспомнил, что у меня больше нет жилья. Надо все-таки найти, где переночевать, причем подешевле. Но где искать? Я сел на скамье возле Казанского собора, открыл карту Петербурга и стал фиксировать значки гостиниц. Ну, думал я, центр можно вообще не смотреть – здесь все будет дорого. Взгляд стал кружить за его пределами. Трудно воспроизвести логику рассуждений, но я увидел гостиницу в самом дальнем конце Васильевского острова, причем неподалеку находилась станция метро – и подумал, что это именно то, что надо. После Эрмитажа мне почему-то было трудно даже смотреть по сторонам. В метро я уже плелся. День заканчивался.

Минут через сорок я стоял перед громадой гостиницы «Прибалтийская» – это и была та самая скромная гостиница на отшибе. Но машины на парковке не отличались скромностью – они отличались роскошью. Раз уж приехал – зайду, подумал я и вошел в изысканный вылизанный холл с пыльной черной сумкой на плече и с чехлом для гитары, сшитым мамой из серого дерматина. Деловито спросил у вежливой девушки, сколько здесь стоит переночевать. Она коротко рассказала о разных категориях номеров и обозначила нижнюю планку – 110 долларов. Я внимательно выслушал, поблагодарил и не спеша пошел к выходу. Мне казалось, все выглядит так, будто я тут проходил и мимоходом решил поинтересоваться, не удобно ли мне здесь будет разместиться. Нет, пожалуй, неудобно. У меня в кармане было немногим больше двухсот рублей.

Но куда ж нам плыть?

Я вышел к берегу Финского залива. Присел на парапет и развернул карту. Нужно было торопиться, на часах почти восемь. Я увидел на карте какой-то глухой район на южном направлении и подумал, что там должно что-то быть. Сейчас можно сказать, что я вообще легкомысленно тогда отнесся к поиску жилья. Этим нужно было заниматься раньше – как мне и советовал Руслан. «Позвонить?» Но Руслан остался в каком-то далеком прошлом, в которое не хотелось возвращаться. Даже не рассматривал такой вариант.

Когда я вышел из метро, небо было свинцовым. Ночи уже были не белыми, а серыми, но в этот вечер на город бросали тень еще и плотные облака. Я быстро перестал понимать свое место на карте, потому что перестал в нее смотреть. Карта ничего не подсказывала – я не знал, куда идти, и шел наугад, высматривая здание, похожее на общежитие или гостиницу. Мне даже казалось, что я сейчас зайду за очередное здание – и навстречу мне встанет типовой двойной корпус общежития 4а, оставшийся на улице Зорге. Я шел вдоль широкой проезжей улицы по безликому спальному району. В этот момент я не чувствовал, что я в Питере – я был просто в чужом месте, где не знаю ни единого человека. Много лет назад точно так же моя мама шла по улице Волгодонска, в который она приехала искать супруга, не оставившего адреса. Единственным человеком в том новом для нее городе оказалась женщина, с которой они сидели рядом в автобусе. Они проговорили все пять часов пути, после чего некая Тамара Мельникова оставила маме свой телефон. Мне тогда было три года – я остался у бабушки в Дятьково, мама приедет за мной позже. А тогда она, двадцатилетняя, шла по незнакомому городу и соображала, куда идти, где искать своего непутевого вчерашнего соседа по парте. Она догадалась пойти по общежитиям.

Я прошел километра два, но казалось, что я стою на месте – пейзаж не менялся совсем. И общежитиями не пахло. Меня начинал пробирать нервный смех, и это было даже кстати – я так устал, что мандраж придал мне сил. Я шагнул вбок, перегородив дорогу маленькому мужчинке, и забарабанил:

– Извините, мне сказали, что где-то в этом районе есть общежитие…

– Да, вот туда пройдите, – и он, не глянув на меня, махнул куда-то в сторону от дороги.

Повезло, ой как повезло. Да нет, просто энергия всегда проложит себе дорогу, ничего удивительного.

Я повернул под густые деревья, под которыми стало еще темнее. Поплутал по скверу, но вышел на простор и увидел крыльцо, над которым висела квадратная табличка. Надписи «Общежитие» я еще не видел, но уже не сомневался в том, что написано именно это. А ну как там нет мест? В этот момент я как раз проходил мимо широкой голубой парковой скамьи с загнутой спинкой. Прикинул, как я на ней улягусь. Улягусь-то улягусь, а на каком свете проснусь – это вопрос.

Выдохнул и вошел в старый подъезд, ни на какое парадное не тянущий. Каморка вахтера выглядела, как окошечко в регистратуре. Я наклонился и торопливо спросил, есть ли свободные комнаты. Женщина лет пятидесяти в косынке чуть испуганно и несколько удивленно ответила «нет».

– Как нет? – и я сам услышал, что мой голос упал до шепота. Я даже сам не знаю, удивился ли я этому факту или не мог поверить в то, что мне, проехавшему полстраны, прошедшему Петербург и Эрмитаж, могли в самый ответственный момент отказать в койке. Но голос мой натурально звучал, как у обреченного.

– Так – нет, здесь же люди живут, многие семьями – по много лет… – объясняла она совсем не грубо, не издеваясь, объясняла мягко, с участием. Чем я его заслужил?

– Да мне бы одну ночь переночевать. Может быть, есть хотя бы место в комнате? – лепетал я, пытаясь хотя бы за что-то зацепиться. Потому что понимал: второго общежития этой ночью я уже не найду.

– Нет-нет, – еще мягче сказала она, – нет места.