Константин Куприянов - Зверь выходит на берег

Мать медленно подняла взгляд, рука её часто дрожала, но Ольга воскликнула:

— Да не перебивай ты меня хоть один-то раз! Как же хочется убежать, умчаться-то отсюда! Выволокла, мама, да-да! Твоя я навек прикованная крепостная, да! Сломала тебя метелька, да ноша тяжкая, да я — бесполезная, да! Ведь только и я раньше из этой могилы не выберусь!.. Только после тебя отсюда выйду!.. но золото или серебро, наше или его — мне самой теперь решать, самой, слышишь ли, решать!

Апрель наступил, по соринскому берегу загустели туманы, бабка Шпротовна со своим маслом вновь бродила по улочкам и наставляла глупую молодёжь, которой, впрочем, оставалось в деревне немного. Объясняла, что надобно по весне защищаться от «злых дымков» — этак она на свой лад называла вредные заводские выбросы. Впрочем, люди замечали, что завод работает всё реже, простаивая иной раз неделями, и значит, скоро должен закрыться, после чего полгорода выметет, а другая половина наверняка сопьётся.

Ольга приехала в райцентр на суд, сидела, замотавшись в платок, единственная в зале. Перед ней, как на сцене, разыгрывали дурную пьесу судья, секретарь, прокурор с адвокатом да её суженый, над которым сурово надзирал милиционерчик с автоматом. Гришка посматривал на неё: мол, как же так? Она смотрела больше в пол и тоже думала: как же это так?.. Дали ему два года, очень почему-то много, сколько не всегда дают за такую кражу и при рецидиве.

А до этого, ещё перед судом, на коротком свидании, он нашёлся спросить лишь одно, с огромным удивлением на неё поглядев:

— Это ж откуда у тебя такой мех?

— Иван подарил.

— Какой Иван?

— Помнишь, я тебе говорила, что не знаю человека страшнее тебя?

— Ну, помню.

— Ну так вот, теперь знаю. Много людей. Это их лапы на мне. Их серебро,— она показала драгоценные ниточки, вплетённые в волосы, расстегнула ворот и показала шею, опутанную густой сетью крошечных кристалликов, нанизанных на серебро.

Губы её слабо улыбнулись.

— Да что с тобой случилось-то?

— Ничего. Скоро выйдешь отсюда, поедем домой... Он обещал, что всё решит...

И вот теперь Гришку увозили далеко, в колонию, куда подольше дня добираться. Ольга глядела на собственное отражение и не понимала, что же пошло не так. В её комнату вошёл Грелкин водитель Кот, навис над ней; она улыбнулась.

— Чего это ты, Котик, без стука ходишь? — чуть слышно спросила она, всё ещё глядя в зеркало.

— Тебя Иван ждёт.

— Чего хочет?.. А, что это я?.. новую же привезли?

— Нет. Тебя ждёт... Свататься будет. Ему Королева нужна. Сказал мне по секрету, что тебя выбрал. Но ты же давно знала, да?

— Нашёлся тоже мне король, гнида подзаборная,— совершенно не изменившимся, ласковым голоском промурлыкала Ольга, а крик тем временем едва не вырвался.

Она с трудом удержала его и застонала от боли и удовольствия, которое он доставлял, разрывая её сердце на части.

Ослепляющий гнев ударил сверху, грянула бесшумная молния и превратила пейзаж за окном в огненный солёный дождь... Но, поворачиваясь к Коту, Ольга уже была почти спокойна и по-прежнему улыбалась. На улице действительно шёл тёплый ливень, истерично хлопали ставни опустевших домов вниз по улице, заливалась лаем умирающая собака, которую хозяева бросили, убегая из Сорино. На лицо Ольги падал луч свечи.

— Хочешь меня? — спросила она, вглядываясь в Кота и едва помня, что это живой человек.— Королевскую жену — хочешь?

Кот всё это время выковыривал ножом грязь из-под ногтей. От удивления ненадолго остановился, но, казалось, долго не думал и кивнул, примирившись и с таким предложением. Должно быть, и ему в ту секунду показалось, что он давно наперёд знал, как всё пойдёт.

— Тощенкий ты, Котик, хоть и амбал.

— Так накорми.

Ольга достала банку с маслом, защищавшим от ядовитых туманов и дождей, зачерпнула дрожащим пальчиком, смазала Коту лицо — от лба к переносице и ниже, до самого кончика, потом тем же пальцем показала, чтобы молчал, и вцепилась в его губы. Зажмурилась, жадно внюхалась в запах знакомого с детства оберега. Поцелуй пах воспоминанием о том вечере, когда она заставляла Гришу кричать на реку вместо себя и чувствовала, что всё вокруг пропадает — даже обида, изумление и страх; всё растворяется, если на секундочку заставить другого повиноваться и понести тяжесть за тебя... За окном разбушевался ураган, глаза двух предателей, не смеявшихся, даже не говоривших, сталкивались, колыхались и расходились в чёрно-красном костре страсти.

В мае в Сорино сыграли свадьбу Грелки и его новой королевы. По улицам клубилась коричневая пыль. Мать Ольги беззвучно умирала в своей комнате.

Ольга, раскрыв над головой перламутровый зонт, чтобы спастись от солнца, пришла к бабушке Шпротовне, приготовлявшей масло. Летом на него было мало покупателей. Да и когда их было много? Но старушка любила себя чем-то занять. Угрюмый Кот шёл за королевской женой телохранителем и поминутно озирался. Хотя был солнечный, жаркий полдень, в каждой тени ему мерещились хихикающие тараканы. «Плохое дело»,— твердил он накануне, но Ольга только улыбалась в ответ. Шпротовна, встретившая их у порога, принялась расхваливать наряд и изысканный летний зонтик.

— Вылитый ангелочек,— говорила она,— глазки-камушки, какие красивые, чёрные! А бровки-то, ох...

— Мне иногда говорят, что даже когда я улыбаюсь, глаза сурово смотрят,— Ольга усмехнулась.

— Пустяки рассказываешь, милая... твой-то муженёк, поди, холит красоту-то такую?

— Ты меня боишься, бабуль? — удивилась Ольга.

Бабка Шпротовна коротко глянула на Кота, сидевшего за столом и точившего армейский нож. По руке его блуждала судорога от недавнего ранения, высохшее лицо было злым. Он делал вид, что не слушает, и часто смотрел за окно.

— Я,— сказала Шпротовна,— старенькая больно, чтоб бояться. А и маслице у меня есть — защитное,— она смеялась беззубым ртом.

— Котик, милый,— Ольга положила ему кошачью лапку на плечо,— а можешь на улице подождать меня?

— Что я тебе, собака — на улице ждать, тем более в такую жарищу?

— Нет, Котик, ты сам знаешь, кто ты.

Когда они остались с бабушкой наедине, она сказала:

— Я, бабуля, замужем за большим человеком, но всё равно много работаю.

— У нас в деревне по-другому отродясь не было: коли баба при двух ногах да при двух руках — пахать будет, пока не издохнет али не пристрелят. Моя-то доча так чуть и не надорвалась, кабы я её в город не отослала...

— Вот-вот. И чем богаче муж, тем больше надо трудиться. Хотя народ в это не верит. Думают, я теперь бездельничаю.

— Не слушай, ты верное дело говоришь, красавица.

Ольга и бабка пили чай с сухарями. Потом Шпротовна предложила водки, гостья не отказалась, но к рюмке не притронулась. Смотрела на неё, призадумавшись.