Валерий Залотуха - Садовник [сборник]

– А я сказал – позови, – повторил медленно Зверь.

– А я сказал – не нанялся, – повторил Витька.

Томка выбежала из подъезда неожиданно. У нее, как всегда, слегка растрепаны волосы, и легкое ситцевое платье на ее налитом, живом, как речная вода, теле кажется прозрачным. Все замерли.

– Кого делите, меня, что ли? – крикнула она, смеясь.

Зверь еще раз взглянул на Витьку, поднялся, завел мотоцикл. Сзади села Томка. Она обхватила голыми руками Зверя за шею и прокричала ему в ухо:

– Задушу, если моего братика обидишь!

Мотоциклы срываются с места и исчезают за углом дома. За столом уже в который раз наступает тишина.

– Ох и сучка у тебя сестренка, – участливо заглядывая в глаза Витьке, говорит тихо Вилипутик.

Рыба молча и мгновенно отвешивает брату затрещину.

Серый и Борис минуют большие ворота, у которых стоит гипсовая скульптура шахтера с отбойным молотком на плече и за которыми начинается шахта, и быстрым шагом идут к кирпичному зданию конторы.

Крутится и гудит шахтное колесо, на террикон ползет вагонетка с породой, а наверху ее ждет человек, чтобы высыпать породу и отправить порожнюю вагонетку вниз. На самом верху, над шахтным колесом, бьется выгоревший на солнце флаг.

Серый и Борис прошли вдоль кирпичной стены мимо большого плаката, на котором рабочий, колхозница и воин держались за руки и было написано: «Страну отстояли, страну возродим!», и открыли тяжелую, обитую оцинкованным железом дверь. В почти квадратной полутемной комнате с высоким потолком и каменным полом с одной стороны – сплошная стена, с другой – натянутая от пола до потолка сетка. За ней на длинных полках лампы «вольф», противогазные коробки, гофрированные шахтерские каски. В стене – ниша, в которой торчат два водопроводных крана. Над одним написано краской «вода», над другим – «газ. вода».

Здесь же, в нише, несколько больших алюминиевых кружек на железных гремящих цепях. Серый и Борис взяли по кружке и по очереди поставили их под сильную струю газировки. Стукнулись кружками и стали пить. Первый же глоток выбил слезы. Они их вытерли рукавами и продолжали пить.

Дверь вдруг распахнулась, наполнив комнату светом. В нее ввалились с шумом большие тяжелые шахтеры в спецовках. Они сдали противогазы, лампы, каски и подошли к нише. Дверь то захлопывалась, то вновь открывалась, впуская вместе с входящими слепящий белый солнечный свет. И спецовки, и лица шахтеров грязные, некоторые почти совсем черные. Шахтеры пили газировку, крякали, переводили дух и пили снова. Один из них, высокий, кучерявый, с веселым улыбчивым лицом, заметил Серого и Бориса.

– Ну, как газировочка? – громко спросил он.

– Крепкая, – уверенно ответил Серый.

Кучерявый выпил целую кружку залпом и выдохнул с шумом:

– Ух… ух, и правда крепкая! Надо еще полкружечки! Хороша газировочка сегодня! – Он вытер ладонью рот и спросил, улыбаясь: – А вы небось помыться пришли?

Кучерявый спрашивал громко, да и спрашивал он так, как будто утверждал.

Серый и Борис хотели сказать, объяснить, но кучерявый уже обращался к стоящим рядом шахтерам:

– Видали, бойцы какие? Мыться с нами сегодня будут!

И Серый с Борисом только переглянулись.

Они стоят в выцветших старых трусах, вытянувшись, прижав тощие руки к худым туловищам, и смотрят, как раздеваются шахтеры. Те сбрасывают с шумом брезентовые черные робы, стаскивают старые, истлевшие во многих местах от пота рубашки и рваные майки, стягивают резиновые сапоги, разматывают черные сырые портянки, шевелят уставшими пальцами ног, скидывают тяжелые мокрые штаны и длинные, до колен, трусы. И оказываются голыми, обычными маленькими людьми. Только у многих то спина, то рука, то нога обезображена шрамом или рубцом либо посечена синей пороховой сыпью. У них впалые груди и тонкие белые ноги. Но на груди у многих вытатуированы Кремль, Ленин и Сталин, танки, самолеты. А также русалки и просто голые толстые женщины, женские имена, кинжалы и змеи, и великие простые истины-клятвы, и одна из них повторяется особенно часто: «Не забуду мать родную». Шахтеры словно стесняются своей наготы и грязи, вталкивают ноги в деревянные, стучащие по полу шлепанцы, которые зовутся колодками, и торопливо идут мыться.

Кучерявый раздевался рядом. Он большой, мускулистый, сильный, на груди его катер режет бурлящую волну, а над ним – полукругом надпись: «ТК “Бесстрашный”». Серый и Борис смотрели на кучерявого внимательно и удивленно, разглядывая татуировку. Кучерявый расправил грудь, подмигнул им, поднялся и крикнул проходящему мимо худому длинному шахтеру:

– Во, бойцы какие! А ты, Петрович, вроде мужик как мужик, а нарожал полный дом девок! И как это ты работаешь?

– Да как и ты, – отозвался на ходу Петрович, – беру отбойный молоток и работаю.

Шахтеры захохотали. Их смех гулко отдавался в высоком потолке, перекрывая шум воды, который доносился из-за закрытой двери.

– Ну, чего стоите? – обратился громко к Серому и Борису кучерявый. – Или в трусах мыться собрались? Мыло у меня есть, мочалка тоже, полотенцем одним вытремся! Мы ж мужики! Айда!

Серый и Борис стянули трусы, сунули ноги в колодки и, застучав ими по полу, заторопились за кучерявым.

Здесь стоял пар, смешанный с шумом бьющей сверху воды и хохотом шахтеров.

– А вот еще случай был, – доносился голос, – до войны еще, у нас на Урале. Две бабы на улице ругались страшно. Ревновала одна другую, что ли… Хрен их разберет. На улице проходу друг другу не давали. Как встретятся – ровно кошки. Ну, сошлись они раз, поливали друг друга, поливали, а потом одна говорит: «На вот тебе!» – поворачивается и задом к другой становится. Мол, вот тебе, кто ты есть!

– Ага! – обрадованно воскликнул щуплый мужичонка, растянув в улыбке до ушей рот.

– А та, другая, – продолжал рассказчик, – тоже не дура была. Взяла и к той задом повернулась. На вот, значит, посмотри!

Шахтеры захохотали. Тот подождал, пока смех утихнет, и с улыбкой продолжал:

– Время идет, а они не поднимаются. Уступить боятся. Народ собрался, пацаны кругом бегают.

– Ага! – воскликнул во второй раз щуплый мужичонка еще радостнее.

– А тут мужик одной идет. Попробовал он совестить их, растащить – не идут, упираются… Ну, он взял и стал рядом со своей.

Шахтеры снова захохотали.

– Два один, значит! – весело закричал щуплый и хлопнул себя по худым коленям.

– Та, значит, видит, какое дело… проигрывает. Вскакивает и бегом на завод, на мужика того жаловаться. А он у нас завкомом был. Выгнали из завкома!

– Ну?!

– Он тогда на собрании, когда выгоняли, говорит: «Что же мне делать было? Они б так до зимы на улице стояли. А мне баба дома нужна. Обед варить, да и вообще…»

Хохот заглушил шум воды. Когда смех утих, чей-то совершенно серьезный голос спросил: