Анатолий Курчаткин - Потрет женщины в разные годы

– Не принимает организм, догадливенькая. Только пшеничную… – Он отвел от нее взгляд и тут увидел на столе бутылку коньяка, оставленную Евгением Анатольевичем и все это время так и простоявшую здесь. – О! – с радостной развязностью вскинулся он и обвел теперь оценивающим взглядом всех троих. – А вы, я вижу, сами гуляете! Одни девочки… Берите меня с другом в компанию. Ух, парень… закачаетесь!

Нина Елизаровна решительно ступила к столу, взяла бутылку и протянула слесарю:

– Вместо водки. Устроит вас?

Слесарь не принял бутылку.

– Коньяк, что ли? Клопами пахнет.

– А ты что, как клопа раздавишь, так его нюхаешь? – спросила Аня.

Слесарь замер. Пьяное его, заторможенное сознание высчитывало, какова степень нанесенного ему оскорбления. И высчитало, что он оскорблен – сильнее не может быть.

– Ты что, падла, издеваешься над мужчиной? – угрожающе двинулся он к Ане. И замахнулся кронштейнами. – Я вот сейчас… уделаю – ни один урод замуж не возьмет!

Едва ли он собирался действительно ударить ее, но Аня испуганно отшатнулась, попятилась, и это ее движение бросило Лиду к слесарю, она ухватилась за кронштейны и попыталась отнять их:

– Да что вы тут!..

– Ах, падла!.. – рванул слесарь кронштейны из ее рук.

Лиду мотнуло вслед за ними, пальцы ей разжало, и она выпустила кронштейны. А в следующее мгновение ее прожгло неожиданной жаркой болью над переносицей, и от этой на миг ослепившей ее боли она упала на колени. То один из вырванных у нее из рук кронштейнов, описывая в воздухе дугу, мазнул ее концом своего тяжелого чугунного тела.

– А-аа!.. – дико, страшно закричала Аня, продолжая пятиться и прижимая к груди руки с судорожно скрючившимися пальцами.

– Лидочка! Девочка моя! – бросилась к Лиде Нина Елизаровна.

Слесарь, неверными торопливыми движениями заталкивая кронштейны за пазуху, скорым скользящим шагом спешил уже убраться восвояси.

– Отродье бабское! – сплюнул он на ходу.

Аня наконец опомнилась от своего испуга, побежала за ним и захлопнула дверь, так все это время и простоявшую открытой.

Кронштейн рассек Лиде кожу на лбу, и через переносицу на щеку ей, на губы, на подбородок тоненькой струйкой точилась кровь.

– Да, в общем-то, и не очень сильно. Это я от неожиданности… – смущенно и виновато улыбаясь, проговорила Лида, поднимаясь с коленей.

Нина Елизаровна поддерживала ее под руку.

– Но у тебя кровь! – Она метнулась к шкафу, открыла с размаху створку, вытащила пакет с ватой, оторвала клок и, намочив в одеколоне, приложила к Лидиной ране. Намочила еще один клок и стала вытирать кровь у нее с лица. – Боже мой, господи боже мой, взять и ударить женщину!.. Что за свиньи мужики, что за свиньи! Все, кругом, куда ни глянь! За что их уважать… за что?! Трусливые, подлые, пьянчуги… Ни в одном намека на личность!

– Не надо, мама, перестань. – Лида морщилась от щиплющей боли, но терпела, не отстранялась. – Что мужчины… что их ругать. Они нас, мы их… и все это бессмысленно.

– Ага, он тебе по щекам ни за что ни про что, а ты – бессмысленно? – Аня, вернувшаяся в комнату, обхватив себя крест-накрест руками, ходила быстрым дробным шагом по узкому свободному пространству между обеденным столом и дверью, где на ночь обычно ставилась для нее раскладушка. – Ни ответить ему тем же, ни в милицию на него подать, так хоть душу отвести могу?!

Лида, глядя на Аню из-под руки Нины Елизаровны, которая все останавливала и никак не могла остановить ей кровь, сказала:

– А я за тебя так испугалась, Аня… Бросилась к нему, а сама думаю: вдруг и вправду ударит этими штуками мою Аньку…

Аня, стремительно развернувшись, рванулась к дивану, к сидящим на нем сестре с матерью, опустилась перед ними на колени и обхватила обеих за шею.

– Лидонька! Мамочка! – заговорила она сквозь прорывающиеся в голосе слезы. – Так хочется счастья, так хочется!.. Почему не везет, скажите. Конечно, он жлоб, дурак, ограниченный… я знала, все знала… но я хотела, чтобы он на мне женился… я с ним была бы счастлива, я знаю. Для счастья вовсе не нужен умный, щедрый, красивый… он семью хотел, детей и чтобы в доме всего в достатке… а мне больше не нужно ничего. Дом, детей бы родила, машина поехать за город… я его разглядела, он бы мне обеспечил.

– Аня! Что ты говоришь, Аня?! – Признание дочери вызвало у Нины Елизаровны приступ раздражения. – Разве в этом может быть счастье: машина, достаток… И все?

Аня разомкнула руки и поднялась.

– Дети! Я сказала: и дети!

Слез у нее в голосе больше не было.

– Но дети не могут быть самоцелью. Люди ведь не животные.

– А без детей мы выродимся, исчезнем с земли, как нас и не было! – теперь Аня говорила уже с обычной своей агрессивностью.

– Ну, уж на этот-то счет не беспокойся, – усмехнулась Нина Елизаровна. – Не выродимся.

– А может, и выродимся, – негромко, как для себя лишь, сказала Лида.

Она подняла руку и перехватила у матери ватный тампон, которым та останавливала ей кровь.

– Это почему? – спросила Ника Елизаровна.

Лида не ответила. Она встала с дивана, прошла к платяному шкафу, открыла створку с внутренним зеркалом, отняла вату от раны и посмотрела на себя.

– Красавица…

– Почему выродимся? – повторила вопрос Нины Елизаровны Аня.

– Потому что мы не животные, – не поворачиваясь к ним, по-прежнему глядя на свое отражение в зеркале, ответила Лида.

– Ничего не понятно, – подумав, сказала Аня. – И что из этого?

– Страшно рожать, когда не знаешь: для чего? Когда не понимаешь смысла. Не видишь цели…

– Это твой личный опыт, – перебила ее Нина Елизаровна. – Не распространяй свой личный опыт на все человечество.

Лида отняла тампон ото лба – вроде бы кровь больше не шла – и повернулась.

– А знаешь, – сказала она тихо, глядя на мать, – почему я не родила тогда? Не хотела, чтобы ребенок рос без отца. Ты-то сама росла с отцом, ты не знаешь, что это такое – без отца. Мы с Аней знаем. Я не укоряю тебя. Констатирую. Любимое словечко нашего завкафедрой.

Слова ее отскочили от Нины Елизаровны сухим горохом.

– А если знала, как без отца, – сказала Нина Елизаровна, – так нечего было с этим своим Андреем тянуть столько лет. Надо было находить другого, замуж за него – и пожалуйста, с отцом. Сколько тебе названивали.

– Что ты говоришь, – так же тихо, как до того, отозвалась Лида. – Если бы я просто его любила… а он сам для меня как ребенок был. Разве можно бросить ребенка?

– Бросила ведь все-таки? – хмыкнув, сказала Аня.

Сжав кулаки, так что побелели косточки на пальцах, Лида закричала – с неожиданной силой, сдавленным, стиснутым криком:

– Молчи! Молчи!..

За полуотворенной дверью бабушкиной комнаты раздался грохот.

На мгновение все замерли – и поняли: это бабушка пыталась взять судно сама.