Катрин Чиджи - Несбывшийся ребенок

— Нам, похоже, ничего не достанется, — сетует соседка по очереди, поглядывая на часы, потом оборачивается и осматривает Зиглинду с головы до ног. — Сколько тебе лет? — интересуется она.

— Двенадцать.

— Вымажись пеплом, повяжи платок, нарисуй язвы на теле, говори, что больна.

Когда подходит ее очередь, раздающий требует продуктовую карточку.

— Потерялась при обстреле, — пожимает плечами наша соседка.

— Без карточек не выдаем.

— Я все потеряла. У меня ничего не осталось.

— Ничем не могу помочь.

— Правильно! — кричат из конца очереди. — Надо держать карточку при себе.

— У меня нет карточки, — шепчет Эрих.

— И у меня, — отзывается Зиглинда.

Мы лежим на сцене в темном театре. День уже или еще ночь? Сколько мы спали? Сколько нам еще осталось? Слышите: танки разбивают наши шаткие баррикады, снаряды взрывают небо. Грандиозная вальпургиева ночь! Вот-вот мир развалится на части и погребет нас под обломками. Замки, ущелья, реки вдруг падут и смешаются: бальная зала окажется на базарной площади, снег — среди зеркал. Мы раздвигаем занавес и видим ряды кресел в полутьме. Выводите фокусника, силача, чародея! Выводите танцующего медведя!

Эрих светит фонарем на стену.

— Этой трещины раньше не было?

— Не знаю, может, и была, — откликается Зиглинда, запихивая книгу под матрас.

— Нет, не было.

— Театр крепкий, — успокаивает его Зиглинда, присаживаясь рядом на краешке сцены. — А ты знаешь, что если зажать яйцо с концов большим и указательным пальцами, то, как бы ни давил, скорлупа не треснет?

— Не может быть.

— И все же, — пожимает плечами Зиглинда. — Папа показывал мне, когда у нас еще водились яйца. Обычная физика.

— Что такое физика?

— Законы, по которым существует мир.

— Наши куры должны откладывать по шестьдесят пять яиц в год. Каждая. Это закон.

— А если меньше?

— Наверное, будут наказаны.

— Попадут в лагерь?

— Возможно.

— Здесь безопасно, — заявляет Зиглинда.

— Да, безопасно, — соглашается Эрих. — А ты когда-нибудь видела его? Фюрера?

— Нет.

— Он однажды приезжал в Лейпциг на парад. Я видел, как он проезжал мимо в черном «Мерседесе». По-моему, совсем не похож на портрет на марках.

— Может, двойник?

— Двойник?

— Ну да. Как бы еще он всюду успевал?

Эрих поворачивается к Зиглинде, однако видит только ее смутное очертание рядом.

— Выходит, я видел не его?

— Не знаю. Может, и не его.

Свет, просачивающийся снаружи, выхватывает из темноты золотых сфинксов. Они навострили уши и прижали крылья к бокам, словно готовясь к полету.

— Сколько у фюрера двойников?

Снаружи раздается громкий взрыв — с потолка осыпается штукатурка, сцена ходит ходуном. Берегитесь! Еще взрыв — ближе. Зиглинда переводит дыхание.

— Говорят, он приглашает детей к себе в бункер, — нарушает молчание Эрих. — Кормит марципаном и витаминами. И взрывов там почти не слышно. Сидишь, как в пирамиде.

— Как он их выбирает? Тех, кого кормит марципаном?

— Не знаю. Наверное, надо быть хорошим и всегда слушаться родителей.

— А что с плохими?

— Их отправляют в лагеря. Там они должны осознать свои ошибки и пообещать исправиться.

— А если не пообещают? — настаивает Зиглинда.

— Тогда из них сделают клей.

— Точно, клей, — смеется Зиглинда.

— И потом ими приклеивают обои.

— Запечатывают конверты.

— Прилепляют марки к конвертам.

Грохот снаружи нарастает. Становится ближе. Внезапно срывается одна из декораций — ясная звездная ночь, залитая лунным светом — но не падает, а зависает над сценой.

— Он все уладит, — заявляет Зиглинда. — Все восстановит после войны. Посадит деревья в Тиргартене, вернет зверей в зоопарк. Починит дома. Построит Триумфальную арку в десять раз выше парижской и зал Славы с искусственными облаками.

На мгновение перед моими глазами возникает новый чудесный город, где все по-прежнему: Рейхстаг не сожжен, церковь кайзера Вильгельма цела, озера в Груневальде соединены в тихий канал, несущий лодки мимо солнечных пляжей и вековых дубов.

Где-то поблизости обваливается стена.

— Когда они доберутся досюда? — вздрагивает Эрих.

— Скоро.

— Бункер фюрера далеко?

— В нескольких кварталах.

На улице столпотворение вокруг мертвой лошади. Самые расторопные срезают плоть с остова, а те, кому не посчастливилось, толкаются рядом, стараясь пробиться к телу. Толпа копошится и гудит, как пчелиный рой. Мутный глаз мертвого животного вперился в покореженный указатель «Бомбоубежище», ведущий в никуда. Мальчики и мужчины из фольксштурма роют траншею на дороге; они уже глубоко: видно только, как мелькают их головы и грязные лопаты. Мимо ковыляет женщина, толкающая перед собой в тачке мертвое тело.

— Здесь недалеко, — бормочет Зиглинда, оглядываясь по сторонам.

Они пробираются через груды побитых кирпичей и перевернутых автомобилей с разбитыми стеклами и неподвижными пассажирами. Некоторые руины еще дымятся. То и дело воздух сотрясается от грохота обваливающихся стен.

Им нужно на север, туда, где сквозь жирное марево смутно виднеется колонна Победы. У Бранденбургских ворот Эрих показывает на какое-то непонятное нагромождение в одном или двух кварталах от них по Шарлоттенбургер-штрассе.

— Это оно?

— Не уверена, — отвечает Зиглинда, вглядываясь в том направлении сквозь пыль и дым.

Что там сереет невдалеке? Рейхсканцелярия? Воздух наполнен трупным смрадом. Каменные кони в колеснице богини победы покрыты трещинами, да и сама Виктория, коронующая руины лавровым венком, не более чем бесформенная масса. Вместо величественных лип — обугленные пни.

Проезжающий мимо бронетранспортер притормаживает, из него высовывается солдат вермахта и кричит:

— Что вы тут делаете? Быстро домой! Здесь опасно!

Он грязный, небритый, и у него забинтована рука.

— Это Рейхсканцелярия? — спрашивает Зиглинда. — Мы хотим узнать, приглашает ли еще фюрер послушных детей к себе в бункер. Он угощает их там марципаном.

— Фюрер? — переспрашивает солдат. — Вы что, радио не слышали?

Да, мы не слышали новостей по радио. Почти никто не слышал. «Золото Рейна» Вагнера, седьмая симфония Брукнера — музыка мертвых. Наш фюрер пал, сражаясь до последнего вздоха за свой народ, за Германию. Он принял геройскую смерть. Я не могу оставить столицу Рейха. Вот он, мой оплот, верный от страха щит! [26] Из либретто оперы «Золото Рейна» Р. Вагнера.

Взявшись за руки, мы возвращаемся в театр, пробираемся в свое убежище, вставляем швабру в ручки двери. Огромное нарисованное полусолнце поднимается над сценой. Или садится. Ночное небо свисает с потолка. Неужели правда? Неужели фюрер пал? Мы чувствуем, как колеблется воздух, как невидимые потоки приподнимают краешки одеял, ерошат нам волосы. Мы моргаем и трем глаза, но призраки не рассеиваются — черные луны, черные солнца. Что-то проносится над нашими постелями, темные крылья рассекают темноту, задевая нас.