Маргарита Зверева - Солнце внутри

– Ну что? Выйдешь? – властно поинтересовался Барон.

– Сейчас! – отозвался я каким-то слишком высоким голосом и нервно сглотнул.

Слишком хорош был мягкий свет, сглаживающий красные пятна и подчеркивающий скулы на моем подростковом лице, и слишком упоительны внезапно взорвавшие мой мозг фантазии о званых вечерах среди невиданных красавиц.

– Понравилось, – довольно констатировал Барон, и продавец добродушно похихикал.

С некоторым волнением я отодвинул занавеску и ступил на всеобщее обозрение. Продавец всплеснул руками и защебетал заученные фразы восторга, а Барон неожиданно застыл. Улыбка его замерла, а глаза поплыли и погрустнели, и я уже испугался, что снова чем-то не угодил, но тут он глубоко вдохнул, сморгнул наваждение и тряхнул своей белой гривой.

– Вот о чем я говорю, – проговорил он тихо. – Чем не подходящая сокровищница для незабываемых впечатлений? Тебе самому так не кажется?

Я деловито сунул руки в шелковистые карманы и расправил плечи, которые вдруг перестали казаться слишком уж хилыми.

– Кажется, – улыбнулся я уверенно.

Барон вновь обвел меня взглядом, и на глаза его уже стала ложиться дымка, но он быстро вынырнул из своих тайных дум и щелкнул пальцами.

– Мы это берем, – обратился он к продавцу, не поинтересовавшись о цене. – А ты иди смотри, чего тебе еще приглянется.

– Еще? – не поверил я своим ушам.

– А ты как думал? – в свою очередь, удивился Барон.

Внезапно мой внутренний полет обломался об одну простую мысль. Плечи мои поникли и снова превратились в хилые.

– Что же я скажу маме? – проговорил я еле слышно, ненавидя себя за эту фразу.

– Ох боже ты мой, – закатил глаза Барон. – Что он скажет маме? Действительно, что он скажет маме? Например, ничего? Как тебе такой вариант?

– Как ничего? – не понял я.

– А зачем? Объясни мне на милость, – рассердился Барон. – Тебе вроде уже не семь. Ты собирался одеться как на парад, встать перед ней и ждать похвалы или как?

– Ну, нет, – смутился я. – Но я же не могу приехать с кучей новых вещей и не объяснить, откуда их взял. Или надеть и выйти из дома как ни в чем не бывало.

– Адам! – хлопнул Барон себя ладонью по лбу. – Ты же, казалось мне, преуспел в скрывании своих внеурочных походов. Чем эти вещи отличаются от прогуливания уроков? Нельзя, что ли, хранить их там, где мама не найдет, и надевать не дома, а где-то перед самим театром или…

– Театром? – выпучил я глаза.

– Ладно, об этом потом, – вздохнул Барон. – Куда-то же надо тебе выгуливать свою обновку, чтобы к ней привыкнуть, прочувствовать ее… Но это потом. Потом… А скрыть от родителей ты что угодно можешь. Хоть слона в шкафу. Ты – точно можешь. Не смеши меня.

Я не знал, что чувствовать. Стыд или гордость. Но решил остановиться на гордости, потому что первое мне в данной ситуации виделось непродуктивным и уж точно менее приятным.

– Ну вот видишь, – заметил Барон перемену в моем выражении лица. – А теперь хоп-хоп, алези!

И, дав мне легкий дружественный подзатыльник, он подтолкнул меня к рядам пиджаков. Невольно я провел по ним пальцами, как по кроликам в зоопарке. И надо сказать, что ощущения были не менее приятными. Темная гладкая шерсть тяжелой ткани была столь насыщенной, что действительно отдавала чем-то животным. «Пиджаки, пиджаки… Зачем тебе пиджаки? Зачем?!» – назойливо стучало мне изнутри по лбу. Но неожиданно возгоревшееся желание было сильнее любого рационального довода.

Я раздвигал ряды то там, то тут, присматриваясь скорее к возникающим картинкам в моей голове, чем к самим вещам. Прогулка по темному парку, освещенному фонарями, прекрасная незнакомка, спешащая навстречу, шампанское на крыше в теплую летнюю ночь, брошенные через элегантные плечи взгляды… Я и сам толком не понимал, откуда мог набраться подобной романтики, но ничего не мог с собой поделать. Наугад отодвинув один черный пиджак от другого, я уже хотел взяться за следующий, как сердце мое кольнуло, как от удара током. Я застыл. Пиджак был не просто темным, он был самим олицетворением этого цвета. Такого густого, глубокого антрацита, какой я до сих пор видел только в недавно отгоревшем угле – еще хранившем в себе жар, но постепенно вбирающем в себя холод, – который отдавал еле уловимым серебром. И самое поразительное было то, что я не просто предался фантазиям, а ясно увидел себя в нем. Себя более взрослого, с более выраженными скулами и с более циничным взглядом. Более уверенного в себе и печального тоже. И я себе понравился. Без этой вещи мне было таким не стать.

Похолодевшими пальцами я достал пиджак вместе с вешалкой и сжал его покрепче.

– Превосходный выбор! – тут же подоспел продавец и лихо выхватил у меня объект вожделения.

Я чуть не бросился за пиджаком, но вовремя смог включить рассудок и совладать с собой.

– Паренек знает толк, не так ли? – подмигнул продавец Барону, сделал пируэт к противоположной вешалке и практически одним пальцем извлек оттуда брюки. – Вот это, – поднял он одну тонкую бровь, перекинул брюки через плечо, сделал очередной пирует и наколдовал белоснежную рубашку, воротник и манжеты которой изнутри были отделаны серебристо-серой тканью. – Как вам?

Не сразу сообразив, к кому было направлено обращение, я уставился на Барона.

– Так как тебе? – развел тот руками.

– Нравится, – сухо сглотнул я.

– Померяет, – кивнул Барон продавцу, расцветающему на глазах.

Мне даже показалось, что он не на шутку растрогался. Наверное, ему не каждый день выпадало присутствовать при перевоплощении Золушки. А именно так я себя тогда чувствовал. Обноски в примерочной были уже словно и не про меня. Про меня были дорогие костюмы в моем наступающем прямо в тот момент будущем. И даже знание о том, что в полночь карета неминуемо превратится обратно в тыкву, не могло омрачить полета моей фантазии.

Тогда я верил, что не бывает историй, повторяющихся точь-в-точь. И надо сказать, что отчасти я верил не зря.

Когда мы вышли из торгового центра, Париж уже залил теплый весенний вечер. Я был преобразившимся и уставшим, а Барон одновременно довольным и напряженным. Плотные картонные пакеты с ленточками тяжелели сладким грузом у меня в руках, и я несколько отрешенно рассматривал огни проезжающих мимо машин и манящих ресторанов. Мои мысли были настолько направлены в далекое светлое будущее, что я нисколько не думал о ближайшем. О том, например, насколько жестокой будет расправа по возвращении в отель. Или о том, как я буду объяснять мою пропажу и приобретение богатого приданого учительницам, полицейским и маме. Именно в этой последовательности.

Я просто плыл в приятном полузабвении за Бароном, машинально садился за ним в такси, мечтательно скользил глазами по реке, вдоль которой мы мчались, и так же машинально поднимался по лестнице шикарного дома, стоявшего прямо на берегу Сены. «А Барон любит воду, – подумал я тогда, ступая на обитые мягким ковром мраморные ступеньки. – Хоть и ненавидит течение».