Лидия Ульянова - Здесь и сейчас

— Ох, Верочка Николаевна! Гостей-то у нас сколько! Что ж меня-то не разбудили? Проснулась, в окно выглянула, а во дворе милицейский «бобик» стоит… — засуетилась она, спуская с рук кошку и бросаясь к холодильнику. — Я сейчас на стол соберу, а то как же так?

Фатя принялась бодро метать на стол тарелки и тарелочки, расставлять чашки. Полицейский не заставил себя упрашивать — смастерил гигантский бутерброд и с удовольствием принялся за раннюю трапезу, Павел, помедлив, последовал его примеру. Мне пришлось приблизиться к Амелунгу близко до опасного и перевести приглашение. Вопреки опасениям, Клаус только протяжно вздохнул и попросил кофе покрепче. Спустя несколько минут наш дружный коллектив радовал Фатин глаз мирной картинкой раннего завтрака. Надя развлекала гостей рассказом о ночных собачьих родах, мужчины умилялись и округляли восторженные глаза. Клаус молчал — я не переводила, какой смысл? Но Надежда оказалась удивительно коммуникабельной, ей удалось вовлечь в беседу и Амелунга — английский за прошедшие годы она освоила замечательно. После завтрака, перед нашим отъездом она даже отвела его в сторонку и долго что-то втолковывала, а он послушно соглашался и счастливо улыбался в ответ. Я наматывала вокруг них один круг за другим, чувствуя ощутимые уколы ревности, а не понимала ни слова, они же видели мою реакцию, но продолжали кокетничать. Они даже не приглушали голосов и, казалось, специально пытались меня разозлить.

— Что она там ему говорит? — Я не выдержала и призвала на помощь Павла.

В самом деле, в этой пьесе у меня непоследняя роль, я не согласна на должность статиста. Павел Моисеенко, надо отдать ему должное, не стал уподобляться кокетничающей парочке и раскрыл смысл их беседы, пусть и довольно коротко:

— Они говорят о тебе, Таня. Вера Николаевна считает тебя удивительно доброй и способной на сострадание. Она пытается внушить Клаусу, что у тебя редкий дар сопереживания, который называет талантом.

Что именно отвечал ей Клаус, мне так и не суждено было узнать.

На прощание, когда мужчины тактично вышли в прихожую, и мы остались вдвоем, Надежда предложила:

— Таня, приезжай ко мне с сыном, я буду очень рада. Сама видишь, дом большой, места много. Я с удовольствием покажу вам город и пригороды, вы останетесь довольны. Приезжай.

— Спасибо, Вера, я подумаю. — Я в первый раз так ее назвала. Не из конспирации, а в знак окончательного прощания. Больше мне не представится случая произнести это имя вслух применительно к адресату.

На ее глаза навернулись слезы. Она услышала именно то, чего больше всего ждала.

Я же со своей стороны была убеждена, что никогда больше не переступлю порог этого дома, никогда не увижу женщину, приходящуюся мне… Кем? Сестрой? Я не испытывала к ней родственных чувств. Знакомой? Она была мне кем-то большим, чем просто радушная приятельница, у которой приятно погостить. Моим палачом? Но закон признал ее невиновной, а мой личный суд, возможно, субъективен. Кроме того, о каком палаче речь, если вот она я — жива и здорова. И точно знаю, что есть только здесь и сейчас. Для чего мне снова встречаться с прошлым?

Разговаривать больше было не о чем.

Мы с ней не обнялись на прощание — она не рискнула предложить, я не была уверена в необходимости подобного жеста. Я быстро оделась и, пользуясь присутствием посторонних, кратко пожелала всего наилучшего и прошмыгнула в дверь, оставив мужчинам почетную роль произносить последние заверения в приятно проведенном времени.

В машине я, воспользовавшись правом пришедшей первой, нагло уселась впереди, рядом с водителем, который мирно спал, опустив спинку сиденья. Просто страшно не хотелось оказаться рядом с Амелунгом и всю дорогу выслушивать нравоучения. Полицейский начальник, что гостил вместе с нами, открыв переднюю дверь и с удивлением обнаружив меня на своем законном месте, только недовольно крякнул, но я сделала вид, что ничего не понимаю. Он потоптался-потоптался и сел сзади — не выгонять же женщину с занятого места. Возможно, он не был уверен, что со мной вообще стоит связываться. Я облегченно вздохнула и приготовилась подремать до отеля, но нас выгнали из машины буквально через десять минут, когда мы подъехали к местному отделению полиции. Павел на прощание долго и благодарно тряс руку полицейскому начальнику, мне же не удалось выбрать удобное место в припаркованной рядом машине Павла — я была бесцеремонно засунута Амелунгом на заднее сиденье, а сам он устроился рядом.

Вот и наступил час расплаты. Я была готова быть задушенной, побитой, на худой конец просто пристыженной, но Клаус только молча приобнял меня за плечи и крепко прижал к себе. От неожиданности я захлюпала носом и заплакала, он достал из кармана пакет бумажных платков и вложил мне в руку.

— Ничего, главное, что все хорошо закончилось, — попытался успокоить он.

Странно, но теми же самыми словами я обычно успокаиваю Оливера. Даже в том случае, когда больше всего хочется его наказать.

— Что она тебе сказала? — В вопросе ощутимо звучала профессиональная нейтральная осторожность.

— Призналась, — я пыталась быть немногословной, чтобы не давать воли соплям. Голос звучал противно и гнусаво.

— Призналась? В чем призналась?

Опять эта жуткая психиатрическая отстраненность, гадкая дистанцированность. Я, кажется, поняла, что чувствует преступник, беседуя с судебным бихевиористом. И, что самое главное, Клаус не отстанет — профессионализм не пропьешь, не прогуляешь. Пришлось утереть слезы и сопли и вкратце рассказать. Видит Бог, меньше всего хотелось ворошить прожитые последние несколько часов. Но вот что удивительно, по мере рассказа я успокаивалась и постепенно вовсе перестала прикладывать к носу платок. Не удивлюсь, если это один из его психиатрических приемов — заставить выговориться.

— Ничего, сейчас приедем и ляжешь спать, — успокоил Амелунг, когда я, дойдя до финала, широко зевнула, ласково похлопал меня по плечу и притянул поближе к себе. Это была первая за все утро фраза с нормальной человеческой интонацией. Как бы поставил точку, подвел черту под разговором, предлагая больше к неприятному не возвращаться.

— Таня, вам нужно в магазин? — деликатно поинтересовался спереди Павел. — Может быть, вы хотите что-нибудь купить с собой? На память или просто чтобы кого-нибудь угостить?

Мы ехали по почти пустому, плохо освещенному, заснеженному шоссе, и трудно было представить, что в это время могут работать магазины.

— Да, пожалуй. Я хотела бы купить с собой сушек и кваса…

Машина резко дернулась, Павел захохотал — такой была реакция на мое пожелание. Он громко смеялся, тряся головой, а я не могла понять причины подобного веселья.