Наталья Черных - Неоконченная хроника перемещений одежды

В согласии со святоотеческими законами о связи доброго намерения с искушениями, в воскресенье приехала мать, остановилась у сердобольной Марины и сообщила мне огромную порцию религиозного невроза. Была бы проще, успокоилась бы на том, что Бог одно, а церковь – другое. Мол, у меня в душе вера. Была бы проще вдвойне, успокоилась бы на мысли, что отец Феодор священнической властью усмирит бурный нрав мамы, стоит только попросить молитв. Но была очень сложной и святоотеческую мысль о связи доброго намерения и искушения восприняла прямо.

В понедельник проснулась поздно – есть не могла, так как был тремор едва не во всем теле. Старик Голицын покосился, видимо бледная была, пожал плечами и ничего не спросил. Поэт закатил пропагандистскую антирелигиозную тираду, что тремор усилило, вызвало искренние в виде резких фраз и убегания – тусоваться – на Арбат. Но какой Арбат летом 1997 года? Десять лет назад это было место моего рождения и любви. Пусть метафорически, творчески – но было. С осени 1994-го мне нечего было там делать. Ходила по Арбату как по кладбищу, и в этот день, смотря на уходящие грозовые облака, в очередной раз пела безмолвную похоронную песнь. Вернулась довольно рано. Азарт встречи с отцом Феодором разгорался. И потому, приняв душ и что-то наконец съев, уснула в полночь.

Мне приснился сон, единственный пока во всю жизнь, как будто пережила нечто уже произошедшее раньше заново. Но уже не так волнуясь. Это была попытка самоубийства в самом начале знакомства с Ванечкой. Очень глупая и неудачная попытка.

Например, мезопам. Это транквилизатор. Средство довольно сильное. Не знала, что транквилизатор не смертелен. Нужны барбитураты, и убойная доза барбитуратов, чтобы покончить с собой. Тогдашняя пассия Ванечки употребила именно барбитураты, но их не хватило, и ее откачали. Со мной все было иначе. Двадцать два года, а вокруг уже не было никого. И это утешало. Была точкой, где асоциальность и социальность меняются местами. Потому и можно – покончить с собой. Есть несколько художественных работ, они не представлены, да и не будут, но это и не нужно, так как сама ими довольна. Мне говорили восторженные слова любви, в ответ на них тоже говорила слова любви. Значит, любовь была. У многих не было и этого. Мужчин было сравнительно много. Ровно столько, чтобы знать, что нравится в сексе, а что нет. Денег не было, но в такое шебутное время они и не нужны. А вот вещи были, и очень хорошие. Белые туфли из кожи, например. Платье из черно-серебряной тафты, рюмочкой, шестьдесят второго года издания.

Значит, смысл в самоубийстве есть. Пошатываясь после двух бессонных ночей выяснения отношений, вышла из электрички, дошла до универсама. Универсам был уже новый, перестроечный – со стеллажами и корзинами. Здание хранило величественность официального мрамора брежневской эпохи. Кое-где мрамор был настоящим. Купила почему-то кефир. Чтобы запить лекарство.

Мезопам приметила давно. Расспрашивала о нем у торчевых знакомых, но те конкретного ответа не дали. Считала, что это очень по-городски, очень стильно – покончить с собой с помощью лекарств. Вешаться или выходить в окно – провокация, а не самоубийство. В этих полетах и веревках чувствуется много работы на публику. Питье уксусной эссенции, обычный способ русских женщин советской эпохи разрубить узел своего горя, тоже не привлекало. Смерть наступит не сразу и в самых неприятных мучениях. Эссенции нужно много, чтобы прыгнуть через огромный глоток боли. Таблетки, да еще с легким снотворным эффектом, размажут по поверхности. Начнешь испражняться – не заметишь. Таблетки и выбрала.

Но почему мезопам? Потому что не отличала барбитураты от транквилизаторов, а торчевые друзья были уверены, что отличаю. Шоколадного стекла, пятьдесят таблеток, баночка мезопама стояла на аптечном лотке при входе в супермаркет. Денег оставалось рублей двести, взять новые деньги неоткуда было, если что. Вот этого «если что» быть не должно. Нужно действовать наверняка. То есть купить сразу две баночки. Есть вероятность, что мезопам, как все сильнодействующие препараты, продается по рецепту. Подошла и довольно осторожно спросила транквилизатор со снотворным эффектом. Выбор был небольшой, и конечно – мезопам.

– Но рецепта у меня нет, – посетовала.

– Без рецепта отпускаем, – сказала строго продавщица. – Вам какой курс – интенсивный?

– Да, – ответила почти счастливо. Купить лекарство без рецепта, оказывается, так приятно.

Две баночки упали в сумку. В супермаркете чуть помедлила напротив стеллажей с любимой пищей – сыр, например. Но купила только кефир. Зачем теперь пища. О квартире думала много, но дед еще в отъезде, а к тому времени, когда меня найдут, он еще не вернется. Ключ есть у Ванечки, ему и карты в руки. Эти мысли были уже обработаны и приготовлены. Родственники в отношении жилья слишком беспокойны. Отчасти это и подтолкнуло к решению покончить с собой. Кинуться – кажется, так говорит Ванечка. О ссоре с Ванечкой не думала совсем. Простила, поняла, приняла – и больше не хочу дерьма. А было дерьмо, дерьмо, дерьмище.

Обшитая вагонкой дверь рифмовалась с поскрипывающим дощатым полом, отчего уютная городская квартирка звучала по-дачному. И эти светлые обои в мелкий прованский цветок в комнате смотрятся так не по-городски. Новые обои. Сама клеила, громоздя стул на стул, рискуя сломать шею, деду подарок готовила. В комнате на единственном окне, над балконом, висел полупрозрачный жесткий тюль. Когда-то здесь были рыжие шторы в виноградных листьях, но их сняла – слишком тяжелые. На кухонном окне от ветра в форточку волновались занавески почти деревенские, с маками и ромашками. Все это теперь вызывало стыд. Бросить шторы и занавески, которые стирала вручную мылом, купленным на деньги после продажи холодильника, – настоящее предательство. На одной из кухонных штор спала с Ванечкой, чтобы было красиво. Шторы – из льна и хлопка. Старые. Теперь – только копии такого материала и рисунка. Перед жильем было стыдно, больше ни перед чем. Перед дедом, но немного. Он поймет. Он войну видел.

Разделась, приняла ненавязчивый душ, потому что хотелось быть чистой. Затем подумала, напустила ванну теплой, почти горячей воды и помыла голову. В комнате ждал небольшой, как сливочное полено, коричневый фен «Ракета», купленный за двадцать пять рублей. Этот фен очень быстро раскалялся, так что волосы можно было и сжечь. Пользоваться им следовало осторожно. Сушка волос занимала сильно, потому что мокрые волосы не любила, а их много, волос.

В халате, похожем на больничный, походила немного по квартире и вдруг решила затеять стирку. Умру за стиркой. Это хорошо и соответствует характерцу. Именно характерцу, а не характеру. Характера ведь нет. Что стирать, нашлось мгновенно. Пока препарат будет действовать, все прополоскаю и выжму. Развесить – не знаю, успею ли. Наверно, не успею, нужно будет разложить на решетках.