Зульфю Ливанели - История моего брата

Так он и заснул на деревянной лежанке в вонючей тесной камере. А я до самого утра смотрел на него. Я наблюдал за лицом цивилизованного человека, которого видел впервые за много месяцев, до самого утра, словно стал свидетелем чуда. Я долго смотрел на то, как он дышит, как поднимается и опускается его грудь, смотрел на умиротворенное выражение его лица, на то, как он поворачивался то на правый, то на левый бок, иногда бормоча что-то… Я смотрел на него как на Пророка Моисея, по слову которого расступились воды Красного моря. Этот журналист стал для меня первой ниточкой, связавшей меня с жизнью».

Девушка уронила голову, сидя в кресле. Дыхание ее стало ровным и тихим. Я подложил ей под голову подушку, а затем ушел к себе.

Прежде чем заснуть, я представил на мгновение, что сейчас спит весь мир. Фантазия была странной: мне привиделось, что спят все, даже рыбы на дне Черного моря, даже лодки на берегу. Спят сети, растянутые на просушку, спят крабы в песке, спят «отшельники» в своих раковинах… Спят мурены и осьминоги в своих подводных норах; спит имам; спит наш врач; спит Хатидже-ханым, спит Мухаррем, спит Али, и Арзу спит в своей могиле на деревенском кладбище… Спит Керберос, спит кошка Арзу с окровавленным носом. Спит господин прокурор, спит судебный исполнитель. Спит Светлана в тюрьме. Спит американский журналист.

Единственным человеком, который не спал, был Мехмед. Он с восхищением смотрел на неожиданного гостя в своей камере, он не сводил с него глаз.

– Спокойной ночи, приведенный в порядок мир! – произнес я и спокойно заснул.

«Так как ночью свет не гасили, по часам спящего человека я видел, сколько времени. Впервые за долгий срок я имел возможность измерять время. Я считал секунды, а затем минуты. Наступило четыре часа, потом пять, потом шесть… Человек продолжал спать, однако мне было страшно. Страшно потому, что дверь может в любой момент открыться, и его могут в любую минуту забрать. Поэтому я разбудил американца, слегка коснувшись его руки. Сначала он не мог понять, где находится. Наверное, он не мог понять, и кто этот заросший человек с бородой, но растерянность длилась не более пары секунд. Я прошептал: «Мистер, наступило утро! Может быть, вас сейчас уведут».

Он взглянул на часы, сморщился, с трудом сел и попытался расправить занемевшее от лежания всю ночь на твердой доске тело».

Девчонка проснулась раньше меня. Она сидела на краю моей кровати.

– Проснитесь! Проснитесь же наконец!

Она разбудила меня в тот момент, когда я еще не успел погрузиться в мир цветных видений, который расположился, как всегда, между сном и явью.

– Сегодня я уезжаю, – сказала она.

Я открыл глаза.

– Мне придется уехать, – вздохнула девушка. – Мои родные очень беспокоятся. Я не могу больше их обманывать, потому что они могут нагрянуть сюда. Нога почти зажила. Поэтому, пожалуйста, не тяните и закончите историю Мехмеда.

Потом помедлила и неуверенно добавила:

– Я уеду в любом случае, узнаю я конец истории вашего брата или нет.

«Окончательно проснувшись и придя в себя, американец сел на лежанке, а я, поджав ноги, – перед ним на полу.

– Пожалуйста, выслушайте меня внимательно, – взмолился я. – Умоляю! Вы – моя единственная связь с миром. С тех пор как я оказался в этой странной камере, прошло больше года. Почему меня сюда бросили, кто меня сюда бросил – понятия не имею. Возможно, в этой камере меня оставили умирать. Вас в любом случае скоро выпустят, расскажите обо мне, когда выйдете, кто бы вам ни встретился. Спросите, в чем моя вина, сообщите о том, что я здесь, в турецкое посольство. Умоляю, умоляю, умоляю.

Американский журналист попросил меня успокоиться. Он уже понял, что дело сложное, у него в голове просто не укладывалось то, что в этой камере можно провести больше года. Он сделает все, что от него зависит, но сначала нужно успокоиться и подробно рассказать ему, кто я такой и как здесь оказался.

Я принялся рассказывать, но старался говорить как можно более кратко – мне по-прежнему было очень страшно, что дверь в любой момент откроется и меня лишат моей единственной надежды. Тем не менее я постарался взять себя в руки.

– Меня зовут Мехмед, фамилия – Арслан. Я инженер по электрике. Работаю на стройке в Борисове.

Он полюбопытствовал, откуда я знаю английский. Я сообщил ему, что окончил английский лицей в Анкаре, а потом учился в Ближневосточном техническом университете.

– Так как Турция поддерживает чеченское движение за независимое мусульманское государство, может быть, поэтому все и случилось? – предположил американец. Я принялся уверять его, что совершенно не интересуюсь чеченским вопросом и не слежу за политическими процессами последних лет. – К тому же я готовлюсь принять христианство ради своей невесты, – добавил я. – В душе я давно, еще в Борисове, стал православным.

После моих слов он явно решил, что я «с приветом». Я видел, как на его лице отразилась мысль, не закончить ли ему этот разговор. Ужас охватил меня. Я чуть было не кинулся обнимать его ноги, но вовремя сдержал себя, прекрасно сознавая: такое поведение точно заставит американского журналиста увериться в том, что он имеет дело с сумасшедшим. Успокоившись, я начал рассказывать о своих приключениях. Он перебил меня, спросив: неужели меня никто не ищет?

– Ищут, конечно, – подтвердил я.

Я рассказал о тебе, Ахмед, сообщил, что ты работал в той же строительной фирме, что и я, инженером. Я сказал, что тебя зовут Ахмед Арслан. Потом уточнил у американца, сможет ли он запомнить имена. Все ручки с бумагами у него отобрали при задержании.

Он сказал, что запомнит. В Нью-Йорке на Второй авеню он ходит в турецкий ресторан, хозяина которого зовут Мехмед. Имя Ахмед тоже можно запомнить – есть такой Ахмад Джамал, известный джазмен.

– Я уверен, что Ахмед ищет меня как сумасшедший, и не только он, но и фирма, и посольство, – продолжал я. – Кроме того, меня должны искать невеста и переводчица. Но, увы, я все еще здесь.

– Вся эта история приобретает кафкианский оттенок, – заметил американец.

– Здесь речь идет не о замке и не о процессе. На Кафку похоже только то, что перед вами человек, превратившийся в насекомое.

Он внимательно посмотрел на меня, нахмурил брови и о чем-то некоторое время думал. Я понял, что в тот момент он наконец-то начал воспринимать меня всерьез. Он попросил меня кратко пересказать ему свою биографию, я рассказал о детстве, о Борисове, о тебе, об Ольге, о Людмиле, о намерении принять христианство, о поездке в Сочи и о том, что случилось со мной в аэропорту Шереметьево. Я старался рассказывать как можно более спокойно и при этом не упускать ни одной детали. Я следил за тем, чтобы не утомить американца, не наскучить ему и не вызвать у него раздражения, а кроме того, ни на секунду не забывал о времени. Ведь дверь могла в любой момент открыться, и журналист, которого, как я узнал, звали Генри, мог встать и уйти».