Елена Земенкова - провинциальные душегубы [СИ]

Поначалу, в этот вечер последнего июльского воскресенья, в "ОНОРЕ" было непривычно тихо и грустно. Молодые представители лучановской богемы отсутствовали, а старая гвардия была вежлива и предупредительна, мадам Мозовская, не удержавшись, даже всхлипнула о незабвенном Степане Фомиче Шурыгине; правда Армен Арсенович ядовито сморщился, услышав про "милого друга", но промолчал, спрятавшись за седыми кустистыми бровями.

Тишина и грусть покинули прекрасный уголок Франции, как только ее почитатели стали по предложению господина Купцова сочинять некролог в "Лучановский вестник" от имени друзей покойного.

-Что за бред! Вы еще ему крылышки приляпайте. Прям ангелочек-старичок среди нас жил и мучился!

-Ваш цинизм, Армен Арсенович, вас и погубит! Мы все с уважением относились к покойному, он был выдающимся лучановцем!

-Юлия Владимировна! Да вы же его обслюнявили всего, а еще неделю назад старой сволочью величали! Что, впрочем, не лишено...

-На что это вы тут намекаете?! Просто моя жена - работник культуры и выражается соответственно!

-А вам, Купцов, не газету выпускать надо, а леденцы делать - также сладко, но дешево!

-Да вы..., вы его ненавидили! Он был выше вас, добрее!

-Ну, где уж мне! А вот вас он своей добротой-то уел в прошлую пятницу! Как там в его пьесе французская болонка подписывалась - "...всегда к вашим услугам..."? А кобель ее, что давился, но грыз порченую колбасу, чтобы не обидеть хозяина?!

-Это не пьеса, это пасквиль! Я всегда доверяю людям! И Шурыгину я доверяла, иначе этих чтений его идиотской пьесы в моем центре не было бы!

-Да нет, Юль, эту пьесу поставить можно, все же прямо по Станиславскому будет - вам с Купцом и вживаться в роли особо не надо, ну а я того бобика сыграю, что вместо хозяина друга себе ищет - тырит мужикам водку и все ждет кто же с ним поделится! Тем более слов у бобика нет совсем, только рожи страдающие корчи и все!

-Да ты хоть помолчи, Птушко! Ты же никого трезвого и сыграть-то не сможешь - не то, что побыть им!

-А я никого не трогаю, не ворую, не жульничаю - да, пью! Но лучше пить, чем жирной харей обрастать!

-Тьфу! Да достал ты своей харей! Нам что всем также как и тебе никого не трогать и не жульничать?!

-Господа это ужасно! У меня нет сил, чтобы жить дальше! Бедный, бедный Степан Фомич!

Алевтина Ивановна, одетая в черные одежды и траурный макияж, ритмично мерцающая серебристыми белками подведенных глаз, пошатываясь, уселась за передний столик "ОНОРЕ", задвинув бывших актеров и старого армянина на задний план. Готовая вывалить на зрителей всю мировую скорбь и мировое отчаяние она мастерски выдержала паузу перед загипнотизированными зрителями и, набрав шумно воздуха, сказала: "Я...".

Но продолжил уже Николай Птушко. С диким восторгом таращась на живого призрака, эта жертва перестройки, рыночной экономики и всего того, что происходило в России с девяностых годов прошлого века, тыча пальцем, радостно завопила: "Точно! Помните, шурыгинская собачонка Элька вдруг решила писаться только на рододендроны, но их не было, и Элька терпела изо всех собачьих сил, пока не околела от разрыва мочевого пузыря!"

-Ах ты пьянь несчастная! Мозги у тебя водкой заплыли! Да это твой пузырь скоро лопнет! А не лопнет - я его продырявлю!

Прицелившись в пьяного нигилиста с утра отманикюренными ногтями, Алевтина Ивановна как пробка от старого перебродившего шампанского выстрелила из-за своего столика, но позолоченные босоножки с двенадцатисантиметровыми каблуками, зацепившись за ножку стула, удержали скорбящую от кровавого преступления; и Алевтина Ивановна рухнула на грудь посланца губернатора, видного областного демократа Наиля Равильевича Гонсалеса; еще только вошедшего и только предвкушавшего культурное времяпрепровождение в "ОНОРЕ", а поскольку когти хищница втянуть не успела, то они прошлись прямиком по розовому берету гостя - над ярким вызывающим синяком под его правым глазом, и оставили пять острых порезов.

"Что бы это могло значить?" - подумаете вы. Но Наиль Равильевич знать этого не хотел, совсем не хотел, нисколечко! Единственное, что его интересовало - "Какого черта все привязались к его берету?!" А между тем, скорбящая изо всех сил Алевтина Ивановна стала его душить, о чем-то яростно причитая; и, почти теряя сознание, Наиль Равильевич задал себе еще один очень важный и очень русский вопрос: "Что делать?", но ответить на него он уже не успевал.

Сергей Васильевич Галушкин и Виктор Эдуардович Лоза ранее из глубокого уважения уступили дорогу господину Гонсалесу на входе в "ОНОРЕ" и сейчас, тоже уважая, кинулись на помощь безвинному страдальцу. Оттащив странное мерцающее создание, они усадили старика за столик, ну а тут и Андрей Генрихович подоспел с пузатой рюмкой крепкого французского коньяка. Но Наилю Равильевичу было уже все равно - он выпил коньяк как воду и безразлично выслушал стенания Алевтины Ивановны, которая повисла уже на шее Галушкина, и, прыгая у него на коленях, кричала как заведенная кукла: "Подлые, низкие люди! Они не уважают ни мертвых, ни живых! А эта сволочь Птушко - алкаш подзаборный, а ты - шавка, Юлька, шавка! А муж твой - кобель! А Шурыгин - скотина неблагодарная! И все вы совки конченные! Околели бы скорее - чего мучаетесь?! Я задыхаюсь в этом болоте, мне надо в Италию, но еще два месяца торчать в этом гадюшнике!".

Вошедшая высокая, нескладная пожилая девушка некоторое время молча смотрела на беснующуюся Алевтину Ивановну, а потом нежно как трусливый зайчик смешливо пискнула в ладошку - впервые в жизни Марибэль не чувствовала себя виноватой, ей было легко и свободно, она даже робко пошутила с Галушкиным: "Осторожней, а то укусит!"

Кукольный завод кончился, и Алевтина Ивановна отцепилась от шеи Галушкина и слезла с его колен; но впечатление на гостей уже было произведено!

Неловкое молчание сковало всех посетителей "ОНОРЕ", и первым его нарушил Валериан Купцов: "Мы совместно составляем некролог Степану Фомичу, он был нашим общим другом". Сергей Васильевич недоверчиво хмыкнул и потер отдавленные коленки.

Разговор приобретал светский характер - о достопримечательностях Лучан, о городских проблемах и конечно о том, каким замечательным человеком был Степан Фомич Шурыгин. Правда, Наиль Равильевич и Алевтина Ивановна безмолвствовали - он просто усиленно искал ответы на свои вопросы, а она отчаянно прямила спину, закидывая свой острый узел волос все дальше и дальше назад. Андрей Генрихович включил музыку и предложил гостям потанцевать, пары составились быстро - Галушкин с Марибэль, Юлия Владимировна с Виктором Лозой, еще две пары составили случайные гости. Но за столиком, где сидели Алевтина Ивановна и Наиль Равильевич, было по-прежнему тихо, два пожилых человека теперь неотрывно смотрели друг другу в глаза и размышляли - о чем? - Алевтина Ивановна думала: "Что за доходяга с фингалом - немец скоро уже бомжей сюда запускать будет, и что за дурацкий розовый берет?", а Наиль Равильевич уже и не знал, что ему думать, но думал: "Кинется или не кинется?".