Андрэ Стиль - Последние четверть часа [Роман]

Но жизнь не кончается: Шарлемань не бросил прозрачный листок остролиста. Он возьмет его и покажет Берте. Он поднимает его к глазам и смотрит на солнце сквозь тонкую сеть жилок. Как раз в той стороне Временный поселок и лагерь. Говоря по правде, обычно видишь то, что хочешь видеть. Человек в своих действиях непроизвольно подчиняется ходу своих мыслей. И он смотрит в сторону бараков на тот склон, по которому «Алжир» поднимается к предместью. Его обитатели снова живут семьями, поселками, и за последние несколько месяцев вдоль Семейного поселка, как теперь окрестили Временный, выросло четыре или пять новых бараков. Что ж, конец приходит всему, даже «временному». Здесь тоже, по традиции, доски, толь, листовое железо — словом, все как полагается. Новички только что приехали из Африки, а некоторые из них до недавних пор ютились в городе по ночлежкам и дешевым гостиницам. И все это лишь начало. Дома снова поползут вверх к предместью вдоль обмелевшей речки. До войны жизнь здесь замирала с последним шахтерским поселком, чьи домики тянулись вдоль Шельды, а сады спускались к самой воде. Сначала здесь возник польский городок, потом еще ближе к городу — два французских поселка, где жили и поляки и итальянцы, но в основном французы. Второй из этих шахтерских поселков доходил до границы Понпон-Финет и имел тоже по-своему красивое название — Нумея. Понпон-Финет начинался Лагерем холостяков. Дальше шел Временный поселок. Еще дальше выросли новые линии бараков. Теперь граница обозначена речкой, которая течет из запруды позади дома юродивой Полины. Речка, когда она не пересыхает, что случается нередко, быстрым потоком сбегает к Шельде, огибает Временный поселок, затем ныряет под совершенно ненужный кирпичный мостик и поворачивает к дому Макрот. Левый ее крутой берег, по которому тянутся Временный поселок и Нумея, до сих пор хранит следы снарядов четырнадцатого года. Справа от речки — низина, излюбленное место Иеремии. Сквозь кружево листка Шарлемань рассматривает бараки. Обычно он смотрел на них, стоя спиной к солнцу; теперь он повернулся к нему лицом, и его охватило знакомое ощущение, словно он смотрит на огонь заводской печи сквозь синий козырек. Завод, к которому он сейчас стоит спиной, тоже теснит Понпон-Финет своими бульдозерами, они месяцами грохочут внизу, засыпая шлаком заболоченную старицу. Сверху подступают первые дома новостройки. Дни Понпон-Финет уже сочтены… Вся его территория по эту сторону речки принадлежит заводу. Даже островки зелени. Легкий поворот руки, и весь Понпон-Финет умещается в засохшем кружеве листа, чуть поблекший за дымкой его прожилок; видны желтые цветы на тусклой зелени, водяные ирисы, лютики, чахлые одуванчики и другие невзрачные цветы — увядающие маки, васильки и куколь, растущие, вероятно, на месте прежних посевов пшеницы, ибо, по слухам, эти склоны когда-то распахивались. Весь Понпон-Финет лежит как на ладони: ольха и камыши, ежевика и плющ, обвивающий тополя доверху, и особенно ломоносы, заглушающие все другие растения, лягушки и стоячие воды, глухая крапива и кучи золы. Вниз по склону каждый местный житель отвозит тачками мусор и сбрасывает его, правда не всегда там, где положено… да ладно, все равно это место обречено… Все здесь будет выровнено. Ну конечно, думает Шарлемань, только тот, кто отдается стариковским настроениям, как я сейчас, может грустить об этом. Потерянное время. Впрочем, это и есть настоящая старость — когда время уходит зря.

Шарлемань возвращается домой. Назло надвигающейся старости он несет Берте украшение: сухой листик, легче филигранного серебра и дешевле, кстати. Берта прикрепит его к сумочке для газет с красной вышивкой или к календарю рядом с другими безделицами в том же духе, приколотыми там с незапамятных времен. Могучие плечи, подпирающие вот уже лет тридцать один из самых крупных заводов Франции, руки устрашающей силы, рост чуть не до потолка — тут дело не в ремесле, это семейное, все Валлесы такие, и отец его, и брат, горный мастер, — все это никогда не мешало ему делать трогательные подарки Берте. И не возраст виноват в недоразумениях, которые иногда возникают между ними. Просто нельзя начинать жизнь заново каждые пятнадцать лет. Это удается лишь раз… После его возвращения из плена они пережили новую весну, словно медовый месяц вернулся к ним. Конечно, тут и долгие холода сыграли свою роль. А теперь, когда Робер ушел от них, они опять остались вдвоем, точно молодожены в пятьдесят лет. У Робера началась своя жизнь, он учительствует, обзавелся своим домом неподалеку от них; и, хотя забот у них стало меньше, все же в их буднях словно дыра появилась. Вновь приходится начинать сначала. А может, это как раз и есть старость, когда нет забот о ребенке, его уроках, экзаменах, здоровье?.. Начинать сначала… Шарлемань вспоминает как однажды в первые годы после войны, в праздничный вечер четырнадцатого июля, он поехал с Бертой на маленьком мотоцикле по окрестным деревням. Повсюду на площадях гремели танцы. Они не стали танцевать, для них это все-таки уже было позади… Но самый воздух наполнял их радостью. Вот в такие-то ночи чаще всего происходят счастливые встречи. Слепой случай в эти ночи светлого праздничного веселья не столь уж слеп и не так случаен, и люди, танцующие на освещенных площадях и перекрестках, словно вслушиваются в окружающую их темноту. Их плечи и обнаженные руки блестят от дождя, ибо в этих местах четырнадцатого июля нередко идут дожди, короткие теплые Грозовые ливни, которые налетают ненадолго и как бы не всерьез. Люди вслушиваются в ночь, словно зная, что настоящий праздник не здесь, а где-то в ином месте. Но хотя в темноте ничего не видно и не слышно, она опьяняет каждого скрытой своей тайной. Около двух часов ночи — Шарлемань и Берта запомнили это и не раз потом вспоминали — они заметили на уединенной скамье, в стороне от танцующих, мужчину и Женщину лет семидесяти, которые сидели рядом, держась за руки. Праздничная сутолока издали отражалась в их влажных глазах. Шарлеманю и Берте не было в ту пору и сорока, и семидесятилетие казалось им еще далеким. Эта встреча и опечалила и тронула их. В эту ночь их влекло друг к другу сильнее, чем обычно, и они невольно думали и о грустных ласковых стариках, и о всех молодых парах, обнимавшихся на разогретой июлем земле…

Ждать осталось не так уж долго. С тех пор чувстве их почти не изменилось. Нужно только набраться сил и начать все сначала.

Как было бы пусто в доме и в жизни, если не уметь в нужный момент все начать снова, эта способность не раз выручала их… Как много людей не успевают спохватиться вовремя на жизненном повороте и упускают момент… Они чем-то увлекаются, чем-то заполняют свой досуг, не понимая, что все это лишь возмещение за утраченное. У каждого из друзей и товарищей Шарлеманя есть излюбленное занятие. Гаит занят своим садом и цветами, Норбер, хотя ему под тридцать, разводит голубей. У Марселя волкодав, правда, жена его очень уж неласкова…