Андрэ Стиль - Последние четверть часа [Роман]

— Можешь говорить «врага», — быстро подсказывает Шарлемань. — Это слово всегда имело одинаковый смысл. Я не приму его на свой счет…

— Так вот, ты представляешь себе, какую силу приобретет тогда это государство, как глубоко уйдут его корни в народную почву?.. Несколько миллионов алжирцев заставили отступить самую сильную армию в Европе. Ты понимаешь, как гордимся мы той ролью, которую сыграли, и тем, что в освободительной борьбе мы заняли одно из первых мест. Независимость Черной Африки, Туниса, Марокко завоевана и в нашей борьбе. Хотя многие забывают об этом… Ты понимаешь, почему я тебе об этом говорю… И почему вчера я вышел из себя?… Вот мы с тобой говорим, Шарлемань… Что я могу тебе сказать о себе? Я говорю правду о моей стране, это самое большее, что я могу о себе сказать…

— Мне ты уже все доказал, Саид! — повторил Шарлемань. — Мы с тобой пока еще исключение, но… — Он набирает в легкие воздух и не сразу выпускает его, чтобы не показалось, будто он жалуется и вздыхает.

— Ведь даже ты, — промолвил Саид, — даже ты думал о нас совсем не то, что мы есть на самом деле.

Шарлемань порывисто вскочил и выпрямился во весь свой большой рост, он собирался было ответить, но задел стену плечом, и что-то с легким шорохом упало на линолеум.

— Ох, опять, — сказал Саид, вставая, — куда ни повесь, все равно падает. Очень уж тут тесно…

У самых ног Шарлеманя он поднял с пола плетенный жгут из колосьев, на который Шарлемань обратил внимание еще в первый свой приход.

— …Ужасно жаль, она осыпается.

— Прости меня, — ответил Шарлемань. — Что это такое?

Саид посмотрел ему прямо в глаза.

— Об этом я тоже не мог бы сказать тебе прежде. Саид положил соломенную косичку на ладонь и стал осторожно разглаживать колосья.

— Это плетут наши товарищи в тюрьме, там, дома…

— Ты уж извини, старина, если бы я знал… Кнопка с зеленой головкой торчала в стене на уровне плеча Шарлеманя, хорошо еще, что она не зацепилась за его старый серый свитер. Шарлемань протянул Саиду свою большую ладонь, чтобы тот положил на нее соломенную косичку, и повесил ее на место.

Она была почти невесомой…

…слово: Науара.

Это была тайна Саида.

Так она и осталась тайной. Но теперь Шарлемань знает, что она существует.

Он узнал об этом не от Саида.

Не так давно Сюрмон пришла в Семейный поселок. Двери широко распахнуты, окна тоже настежь. В кухнях громко разговаривают и смеются. Женщины здесь живут сообща, гораздо теснее, чем наши. Управившись с хозяйственными заботами, они собираются в одном из домов.

Сюрмон стучится в открытую дверь. Когда она входит, она видит пять-шесть женщин, сидящих на полу, что кажется странным в обычном доме, похожем на наши. Они сидят и пьют чай вокруг низенького столика. Столик совсем простой, из неструганых досок, сколочен, как видно, недавно, но уже запачкан. На столе чайник и стакан. Остальные стаканы либо на полу, либо в руках.

— Здравствуйте, — говорит Сюрмон. — Лабес ?

— Лабес ! Гуляешь, мадам Сюрмон?

Из пятерых только одна или две немного понимают по-французски. «Они смеются надо мной — думает Сюрмон, — хотя и беззлобно». Арабский язык позволяет им держаться в отдалении и настороже, они переговариваются на глазах у Сюрмон, переглядываются, перемигиваются, словно намекая на что-то, говорившееся о Сюрмон до ее прихода. Глаза их, откровенные даже в насмешке, выглядывают из тайника, точно из-под покрывала. Может быть, это привычка к покрывалу? Они его уже не носят, но оно как бы оставило след на лицах, придав особую выразительность глазам… Прямо противоположное мы видим у людей, привыкших к очкам: стоит им снять очки, и взгляд делается пустым и неопределенным…

— Как дела, мадам Гасми? Безула ?

Сюрмон обратилась к совсем молоденькой женщине, уроженке южного Алжира, она была одета в английский костюм и сидела на полу, как и все остальные. На лбу у нее довольно большая татуировка, странно напоминающая лотарингский крест, другая красуется на подбородке. Она жует мсоик — пасту из зеленой ореховой кожуры, — для укрепления десен, как они объясняют. Перед ней, между ее коленями и столом в ивовой плетеной корзине лежит совсем крошечный ребенок. Видны только его лицо и руки, ладони окрашены хной, — это тоже якобы полезно для здоровья. Хна на крохотных ладонях и почти невидимых ноготках похожа на темно-рыжий сок во рту матери. Как у старика Дескодена, когда он жует свой табак, в уголках ее рта и между губами темнеет коричневая полоска. И татуировка тоже похожа на голубоватую слюну.

— Безула ! — отвечает она с гордостью.

— Нлиббезула ? — спрашивает Сюрмон.

Женщина кивает головой, поднимая руки к груди, и видно, что ее запястья, унизанные узкими золотыми браслетами, тоже покрыты тонкой татуировкой.

— Очень хорошо! — говорит Сюрмон, обращаясь к остальным. — Мадам Гасми, безула! Безеф ! Мадам Брагим, вы знаете? — Она делает гримасу. — Макаш безула , мадам Брагим!..

«Мадам», добавляемое почти к каждому слову, как бы восполняет скудость словаря…

Сюрмон запомнила на слух десяток арабских слов, не больше, и пользуется ими главным образом в диспансере, когда ей приходится расспрашивать их или когда она сама, как сегодня, навещает их. Она знает, что безеф означает «очень», макаш — «нет», лабес ? — «как дела?», безула ? — «хватает ли молока?».

— К врачу?.. Мадам Гасми… вы пойдете на прием альзуже ? (К двум часам?)

Молодая алжирка отрицательно качает головой.

— Рхадуа ? (Завтра?) — приглашает Сюрмон.

— Лармис ! (В четверг!) — говорит мадам Гасми и знаком предлагает Сюрмон подойти к младенцу.

Мать приподнимает одеяльце, и Сюрмон сразу замечает окрашенные хной ступни ребенка. Наклонившись ближе, она видит голубые глаза и голубую вязаную распашонку, из колыбели словно исходит голубое сияние.

— Кох ! (Он кашляет!) — тихонько говорит мать.

— Безеф ? — спрашивает Сюрмон.

«Нет! Нет!» — энергично замотали головой все женщины.

— А он какает безеф ?

«Да-да», — кивает мать, а за нею и все остальные. И все женщины вместе с Сюрмон смеются.

Слова их беседы не имеют значения. Важно то, что стоит за ними. Иногда чем беднее и скуднее диалог, тем яснее за его прозрачностью выступает его подлинное содержание. Важнее всего жизнь этого маленького существа, ему всего месяц или два от роду, и оно кашляет. Впрочем, об этом говорят больше как о первом испытании, чем как об опасности. Важно, будут ли у этого человечка твердые ногти, крепкие ноги, чтобы ходить босиком по песку и скалам, гибкое тельце, которое чудесно растет и развивается, и животик у него работает безеф …