Александр Чудаков - Ложится мгла на старые ступени [Дополненное издание]

Второй мемуар — речь на вручении Солженицынской премии Панарину за «Реванш истории». Ряд известных, но хороших цитат: «Все думали не об истине, а единственно о пользе» (Карамзин); «Культура — система табу» (Леви-Стросс). Еще не было времени, когда бы отменили все табу. Это — наше время. Панарин: Наша эпоха — предельной порчи человечества. Сейчас — не поражение России, а всего мира. И т. д., излагает Панарина со своими комментариями — о гибели культуры, всеобщем хамстве и прочее известное.

Сказать Вале: а не есть ли постоянная констатация нами всего этого равносильна нагнетанию средствами массовой информации сведений об убийствах, грабежах, катастрофах — т. е. создания катастрофического сознания, как говорят социологи — культуры человека пугающегося, живущего в сознании страха, боящегося этих ужастиков и одновременно желающего потреблять их еще и еще. То, что ты (мы) занимаешься при этом высокой культурой, — не оправдание. Она до масс не доходит. Не следовало бы подумать о средствах прямой борьбы с созданием в социуме этого катастрофического сознания, а не утешаться тем, что мы ушли в пещеры?..

Потом — мемуар про Крейна, к[ото]рый подсчитал, что Валя выступал у него в музее около 70 раз. «Крейн создал музей из ничего, из воздуха. Это — энергия народа, к[ото]рую Крейн собрал в кулак». «В его музее сквозь вещи проступал пушкинский текст» [58].

Последний мемуар не слышал — ушел на годовщину ВВ к Виктории. Были: Ю. Л. Воротников, В. Г. Костомаров, А. Б. Куделин, Надя — вдова Ю. В. Рождественского, Св. М. Толстая, вдова Никиты Ильича (я в разговоре: «…портрет Льва Ник[олаеви]ча, к[ото]рый тогда висел у него в кабинете…» С. М.: «Он и сейчас висит. Он же приехал из Югославии. И мы до сих пор не знаем, кто его написал, откуда он…»). Куделин рассказывал анекдоты, Костомаров в сотый раз вспомнил про статью «Это не русский язык» 48-го года (но не помнил, кто автор) и говорил что-то о том, что у ВВ много определений стилистики, но ни одно не повторяет другое и т. п. Надо мне в следующий раз, если он будет, сказать, что следует, о ВВ — о том знании и чувстве языка, помноженном на трудно представимую эрудицию, которых не было ни у одного ученого XX в. (даже у Шахматова и Щербы).

/[…] Заклеивал ручку у половой щетки/.

Сказать Вале: Демидова очень хорошо читала замечательные стихи Пастернака, Бродского и др. о Рождестве. А в конце включили голос священника из рождественской литургии и колокола. И это было лишнее! Эти две равновеликие величины — сами в себе и не нуждаются в поддержке одна другой.

6 февраля. Просматривал том Л. Пумпянского — впервые после того, когда работал над ним так тяжело с Николаевым (но комментарий вышел превосходный). Вопросы все те же… Пумпянский предлагает строить историю литературы по вершинам — даже не писателей, а произведений — «Ревизор», «МД» [59]и др. Не есть ли это все же, как я всегда считал, методологический тупик?..

7 февр., 20 часов. 3 дня провели с Женечкой на даче, в тишине, мире и согласии, беседах о литературе и жизни. Поскольку было — 22 °C, сначала на 1-м этаже было +6, перед отъездом — +22 °C. Снег, псы, кот.

8 февраля. Умерла Таня Бек на 55-м году жизни, от инфаркта. Выпивая с ней в Липках 23 октября, мог ли подумать я!..

Говорили о ней с Л. Сказала о причинах любви ее ко мне в последнее время:

— Она тебя особенно полюбила после твоего романа. Это и есть настоящий литератор — ценить другого литератора за то, что он сделал.

10 февраля. Hamburg, Gastehaus an der Elbchaussee 195a. Из аэропорта ехали с Татьяной Толстой, к[ото]рая, как и я, приглашена als Mitglied des Puschkin-Preis-Kuratoriums der Alfred Topfer col1_0 на заседание — видимо, последнее по врученью Пушкинских премий, дальше у них реорганизация, будет одна премия на все виды искусства (денег жалко). По дороге разговаривал по-немецки с таксистом восточной внешности и переводил Татьяне, присовокупляя свои замечания про таксиста, а когда расплачивался, тот сказал, что понимает по-русски, т. к. афганец и год провел в Ташкенте «в школе» — ясно, какой, — мог бы, мерзавец, сказать и раньше.

С Таней пили кофе и ужинали, выпили две бутылки вина, обсуждали кандидатов, рассказывала про свою клиническую смерть в 18 лет — что видела. А видела воронку, куда ее втягивало вперед ногами, свет, странный звук и еще что-то из набора, описанного в книге «Жизнь после жизни». «После этого я перестала бояться смерти, т. к. поняла, что на ней все не кончается». Поговорили об ее дедушке, А. Н. Толстом.

— Я никогда не верил, что он был пьяница. Написать столько к 62-м годам! Наоборот, он был трудоголик.

— Конечно! С утра садился и до обеда никто ему не должен был мешать. А насчет вина — он больше притворялся, он был актер. Он больше любил застолье, бражничество как действо.

Рассказала, как Алик Жолковский, ухаживая за Ольгой Матич, был вызван ее тогдашним любовником-негром на мордобой. В волненьи, негр сказал что-то на сомали. Автор книги «Синтаксис сомали» на этом же языке ему ответил. Пораженный негр вместо драки кинулся обниматься.

Я рассказал ей про родителей Ольги, про Ледовый поход и проч.

Рассказала: Таня Бек умерла не от инфаркта, как сказали по ТВ (офиц[иальная] версия), а проглотив 40 таблеток какого-то снотворного.

Звонил Вольф Шмид. Ирине сделали операцию — 12-часовую. Пока все обошлось.

12 февраля. Вчера было последнее заседание жюри Пушкинской премии, которую фонд Тёпфера закрывает, о чем нам его представитель долго и нудно рассказывал.

Потом обсуждали кандидатуры. М. Эпштейн (выдвинул Вольф, считая его основателем эссеистики), А. Гольдштейн (Андреас), М. Соколов и Парамонов (Толстая), Л. Рубинштейн (Вольф), Гандлевский (я; вторым я назвал Парамонова). Таня очень ратовала за Соколова (образованность, стиль, создание своего жанра). Вольф считает Леву Рубинштейна замечательным стилистом, чутким к слову и т. п. Я подробно защищал Гандлевского, который одинаково хорош и как прозаик, и как эссеист, и как поэт, а про Соколова сказал, что особенного литературного блеска в нем не вижу. Все защищали свои кандидатуры, и Парамонов оказался единственной фигурой, которая устроила всех. На том и порешили.

А в 18 часов у нас с Таней был творческий вечер в Гамбургском университете. Присутствовало в большом амфитеатре человек 100–150 — «весь русский Гамбург», как сказал Вольф Шмид. Я читал главу «Гимн Советского Союза» и даже пел кусочки гимна по-немецки, чем очень развеселил зал и сорвал большой аплодисмент.

Таня читала кусочек из «Кыси».

Потом до 20 20отвечали на вопросы и еще минут сорок раздавали автографы и приватно беседовали.

У Тани спрашивали про ее «Школу злословия» на ТВ, она отвечала, что передача доживает последние разы.

— Не трудно ли вам было выходить из страшного мира «Кыси»?