Василий Аксёнов - Была бы дочь Анастасия (моление)

Станут в сентябре по деревням ездить и закупать овощи для отправки на севера – продадим, может? Или в Елисейске – по столовым. Но тут уж блат необходим, по-знакомству-у, так как продать излишки, если уродится и половина не сгниёт от феты с фторой, желающих будет полно. Конкуренция. Это уж не моя печаль, а Николая.

Пока листва не распустилась и снег в лесу не весь ещё стаял, лежал местами, навалил я ровного осинника и прогонного березняка, осучковал, распилил и чурки расколол, чтобы не прели. Николай за субботу и воскресенье сложил дрова там, в лесу же, в поленницы. Получилось кубов тридцать. Пока хватит. Перемерить только надо будет – Николай прибавить любит. Отец за ним всегда везде всё перемеривал и пересчитывал. А тот, отец, охотник был убавить. Мама того и другого выслушает обычно, а после своё, среднее, выведет – чтобы уж точно знать, рассчитывать.

Вскопал огородчик. И сам не ведаю, зачем. Не вскопать – не по себе как-то. Николай приедет – что-нибудь посеет, может. Как тут мама рылась в грядках} Старенькая. Смастерит грядку, деревянной лопатой её охлопает – ровной станет и гладкой грядка, потом в неё запрячет что-нибудь; морковь, мне кажется, плевала. Управится и скажет: «Зароди, Господи, на всякую душу». После ходит, проверяет, чтобы кошки проклятушшие не исходили и кроты- идивоты не изрыли, но где же уследишь – сетовала. Грядку с луком-бутуном не тронул, снег только сошёл, начал его щипать и есть с чёрным хлебом и солью – так по зелени-то стосковался.

На вскопанной мной земле, чёрно-рыжей от перегноя, посмотрел после, скорлупа валяется лазурная – скворцы птенцов вывели. Слышу – попискивают. Счастливые родители, скворец и скворчиха, без устали по всей Ялани летают, на свежей пахоте червей да гусениц и букариц разных подбирая, – деток своих кормят. Этим, что из скворцов они, писать нигде не надо будет, ни в какой анкете – петь только – все они из Божьих тварей.

Набрал, вскапывая огородчик, и я червей – полную консервную, из-под китайской тушёнки, жестяную банку. Пошёл на Песчанку, как в Ялани произносят – на Пишшанку. Идти до неё через поля, через Култык высокий, после через согру, километра полтора, не больше, от Ялани.

Пробродил в болотных сапогах по ней, родниковой, не совсем ещё прозрачной, не отстоявшейся, до заката солнца. По самой реке. По берегу не пройдёшь – заросли – и сапоги порвёшь, и удочку сломаешь.

Поймал почти полный кан хариусов, как называют их в Ялани, харюзов, и одного таймешка килограмма на три – на большого, жирного червя клюнул, едва и к берегу его подвёл, а после вытащил – леска тонкая – боялся, что порвёт, и крючок-то слабый – что сломает.

Золото когда-то мыли в ней, в Песчанке, но не драгой, а вручную. Речку этим не испортили. Лес теперь в верховьях её пилят – мелеет. А от этого и рыбы меньше в ней становится. И весной в неё, как прежде, много не заходит.

Над Песчанкой сопки нависают: слева – Хребты, с крутыми и коричневыми от папоротника лбами, справа – Култык, на пологих склонах которых были яланские поля, теперь заброшенные и уже зарастающие березником и сосняжком.

Небо синее, густое. Весь день без единого облачка простояло. От самолётов след – тот не считается.

Шумит, пенясь, шивера, с ног чуть не сбивает – ничего, кроме журчащей воды, не слышишь, чуть отдалился от неё – и разных птиц многоголосье – радует.

Заливные луга, еланные, рыжие от жарков – взглядом не оторваться.

Пахнет черёмухой миндально – зацветает. Через молодую листву пробивается к воде солнце, слепя глаза, бликует.

Чувствуешь, как сливаешься с природой, а через неё – с Богом. Сильное чувство – захватывает.

Господи, всего себя Тебе вручаю.

Гляжу на всё – как молюсь. Растворяюсь и – причастный – соучаствую. Сердце перестаёт биться – раскрывается среди вселенной, пламенея. Господь ко мне как будто преклоняется – я изумляюсь.

Вечность, Бесконечность, Незримость, Благость, Мудрость и Могущество – так в душе как будто произносится, но превосходит разум и все чувства.

Да будет свет. И стал свет.

Перекат обрыбачил, на другой не пошёл. Удочку смотал, сложил её, телескоп, в рюкзак сунул, домой подался.

Наелся на обратном пути, как медведь или корова, цветов медунки, петушков и пучки. Набрал черемши – полный рюкзак набил ею.

Домой вернулся – снял с себя десять клещей, два уже впились – еле их выдрал. Вспомнил, как переболел когда-то клещевым энцефалитом, не по себе стало. Всю ночь после вставал и всего себя осматривал. Всё и казалось, что они, клещи-злодеи, ползают по мне – как по своей собственности. Ну ладно, думаю, попил кровушки, насытился, но зачем вирусом за это расплачиваться.

Ещё в конце мая открыл я лаз на мой чердак-кабинет – сплю теперь там, под пологом – от комаров-то. Редко пока, но залетают. Он и один объявится, уснуть не даст, настырный, ему ж добыча или смерть. Ну а под пологом уж мило дело, чуть только душно. Лежишь себе, засыпаешь сладенько, а они сверху и сбоку колыбельную тебе жужжат-стараются от злости и недоумения: вроде и близко тут, а хобот-то неймёт.

Дверь на балкон всегда почти распахнута, ветер когда, тогда лишь закрываю: петли слабые – чтоб не сорвало. Как-то зашла ко мне рано утром с балкона сорока, увидев меня в постели, струю из-под хвоста на коврик выпустила нагло и тотчас выпорхнула вон. Всё тут, возле моего дома, крутится – территория для воровства такая ей по их сорочьему распределению отпущена – много ли от меня ей здесь достанется. Однако: красный пробковый поплавок оставил как-то на балконе, хватился после, не нашёл – уж не она ли оприходовала? И ласточки частенько залетают. Эти ничего не трогают. Залетит по ошибке, пошелестит, пошелестит крыльями, в окно потычется испуганно, затем найдёт дверной проём и в небо от меня вынырнет. Я уж её никак не направляю, чтобы о стены, о стекло ли не разбилась – сижу, глядя на неё, смирно.

Зуб – ноги в Песчанке настудил – ночью разболелся так, хоть лезь на стенку. Встал, вниз спустился, сновал, сновал по дому, вспомнил, достал папку со своими давнишними рассказами, нашёл такой:

Владимир Иванович Даль, «Толковый словарь живого великорусского языка»: ЗУБЪ. Косточка, вырастающая из ячейки челюсти, для укуса и размола пищи. Зубы бывают: передние или резцы; боковые: вверху глазные, внизу клыки; задние или коренные или жерновые, из которых последний в ряду кутный, умный, или мудрый. Молочные зубы сменяются постоянными, прочными.